– Как звать тебя? – осипшим голосом спросил он.

– А тебе что ?!

– Да так просто…

– Евдокия. Евдокия Андревна от рождения, – ответила баба удивленно.

– Вот как бывает, – проговорил отец Гаврон. – А меня не помнишь?

– Да нет вроде. Или плохо вижу снизу…

– Андреем меня звали в миру. Андреем Степлером. Не помнишь?

– Андрюшка?! – изумилась баба.

– А я все таки синие яблоки произвел. Только ты не дождалась, замуж вышла! А я мужа твоего отпевал.

– Помнишь?

В этот момент подоспели молодцы, притащившие огромное бревно.

– Последний раз спрашиваю! – обратился к монаху мужичонка. – Откроешь ворота?

– Не открою, – ответил отец Гаврон. – Не рви глотку понапрасну!

– Прости меня, Андрей! – крикнула баба снизу.

– Да чего уж там, – махнул рукой монах.

– Не сложилось у нас с тобой!..

– Всяко бывает.

Их разговор перекрыл глухой звук бьющего о металл дерева.

– Раз два, взяли! – командовал мужичонка. – Навались!

– А ну ка подожди, Дуся! – крикнул монах и тщательно прицелился из ружья.

Раздался хлопок, и предводитель, вскинув руки, удивленно взглянув на все, упал на землю, затерявшись у кого то в ногах.

– У у у! – негодующе завыла толпа. – У гу гу!..

А кто то, особо неприметный, достал из кармана пращу, не торопясь зарядил ее свинцовым грузилом и, покрутив ею для разгона, выстрелил в ответ.

Грузка угодила монаху в левый висок, раздробив кость. Монах был крепок и, прежде чем умереть, схватился рукой за бутыль с формолыо, затем оттолкнул ее, вдруг вспомнил своих предков, царскую благодарность, молоденькую Дусю, Бога и уже после всего этого перевалился через перекладину вышки и рухнул в толпу осаждавших. Вслед за ним скатилась и бутыль с формолью, разбившись вдребезги и окатив людей едкой жидкостью.

– А все таки не надо было монаха убивать! – сказал кто то.

Наконец дверь после многотрудных натисков поддалась и, жутко заскрежетав, распахнулась, впуская очумевших погромщиков.

Толпа, вопя и гогоча, устремилась внутрь куриного производства. Каждый старался обогнать другого и первым обагрить свои руки кровью.

И только Евдокия Андревна осталась за воротами. Она присела возле мертвого монаха и погладила его волосы.

– Андрюшка, Андрюшка Степлер! – сказала баба и вдруг вспомнила, что и у нее когда то было другое имя. – Какое же?.. Ах да, мадмуазель Бибигон. Или пригрезилось мне это?.. – Баба прикрыла монаху глаза, попыталась было заплакать, но не получилось. – Прощай, Андрей Степлер.

Она поднялась с корточек и медленно пошла прочь от куриного производства.

Почему то ей вспомнился капитан Ренатов. Он выплыл из памяти жалкой своей персоной, греющей ладони о бока горячего самовара.

– Надо уезжать", – решила баба, отгоняя от себя видение, и ускорила шаг…

Кур лишали жизни кто чем и как мог. Их рвали на части голыми руками, резали кухонными ножами, сворачивали головы.

Кто то из особо отчаянных крикнул:

– Пали огнеметом! Жги их!

Завыло пламя, расплескиваясь по территории. Куры пытались спасаться бегством, но повсюду натыкались на засады погромщиков. Над – климовским" полем поднялись густой смрад и копоть от паленого пера и горелого мяса. Все это еще более распаляло нападавших, и они без устали убивали. Три миллиона кур, а по уверениям счетной комиссии их было примерно столько, ожидала неминуемая гибель.

Кипела кровь, смешанная с бензином, бегали по чернозему птичьи тела с оторванными головами. Толпа вдыхала кровавые ароматы и была пьяна.