Бальтазар слышал голоса в окружавшей их толпе: «Это Он. Как и говорили. Иногда Он принимает жалкий облик…» Его терзало осознание, что Иисус понимает его помыслы лучше его самого.

– Я вернулся, Господи, просто потому, что я человек. И потому что ты – бог.

– Единственный бог.

– Да, – склонился Бальтазар. Голос его дрожал. – Единственный бог.

– Так в чем твои сомнения?

– Я не…

– Не смей мне лгать! – Неожиданно голос Иисуса Христа загремел, словно камни рушащейся лавины. Небо мгновенно потемнело. Ангелы, парящие в вышине, застонали. – Ты сомневаешься, Бальтазар из Персии. Не спрашивай меня, почему, но ты сомневаешься. Ты смотришь на меня в трепете, но ты не видишь истинного меня, потому что, явившись тебе, я сразил бы твой разум… И даже теперь сможешь ли ты поверить в такую малость? Или, проведя миллион вечностей в славе этого города, он не покажется тебе лучше, чем ясли, в которых я был рожден? Ты и тогда не уверуешь?

– Прости, Господь. Я просто не знаю.

Бальтазар заморгал, у него заболели глаза. Ужасно было знать, что все, о чем говорил Иисус, было правдой. Без этого проклятого сомнения, которое не оставило его даже в этот миг, он не был бы тем самым Бальтазаром.

– Я пришел в эту землю, чтобы принести вечный мир и спасение, – продолжал Иисус. – Не только иудеям, но всему человечеству. Ты был свидетелем моего рождения. Мои родители избежали гнева Ирода, они вырастили меня как человеческое дитя, ожидая, когда придет время моего величия. И когда оно пришло…

Он прервался, чтобы отмахнуться от вившихся у глаз насекомых.

– Когда оно пришло, я взыскивал знания и одиночества в пустыне в течение сорока дней, как и назначено тому, кто исповедуется… Я постился. Я молился. И знал, что я должен разрушить стены этого мира, сорвать звезды с небес – все так, как и виделось, Бальтазар, тебе в самых невероятных грезах. Или же мне предстояло въехать в этот город вот в таком жалком виде, верхом на осле, как какой то лицедей. Я мог все это проделать, и не только это. Если бы захотел узнать, сколь мало сочувствия в мужчинах и женщинах, населяющих эту землю. Или… я мог бы…

Мухи жужжали все сильнее. Вонь нарастала. По изъязвленному лицу Иисуса промелькнула тень, которую можно было принять за страх.

– Конечно, я мог бы собрать горстку последователей, сотворить малые деяния и явить себя таким образом, что жрецы легко могли бы бросить мне вызов. Я мог бы даже позволить себя убить. И все это можно было сделать, чтобы такие, как ты, Бальтазар, получили искупление. И я умер бы в мучениях, исходя неслышными для вас криками… – Иисус улыбнулся грустной и горькой улыбкой. – Именно это и означал твой дар мне…

– Но ты не можешь умереть, Господь.

– Нет. – Иисус снял с губ черную муху и раздавил ее между пальцев с обломанными ногтями. – Но я чувствую боль. Я мог пройти сквозь этот мир, как порыв ветра над ячменным полем. И человеческая жизнь продолжилась бы почти так же, как и прежде. И даже хуже. Армии продолжили бы маршировать. Люди страдали бы, голодали и сомневались в моем существовании, пока другие сражались между собой, толкуя каждое мое слово. Города из стекла и камня, даже более величественные, чем этот, возносились бы и рушились. Умные мужи, такие, как ты, Бальтазар, узнали бы, как летать подобно ангелам небесным. Да да, это правда, хотя тебе трудно в такое поверить. Люди бы научились вырываться за пределы этого мира, отравлять воздух и убивать живую воду морей и океанов. И ради чего, Бальтазар? Чем должно завершиться столько неумное и бессмысленное стремление?

– Не знаю, Господи.