Несколько раз ломился в дверь пьяный инженер Володя, но я не пустил, хотя через щель оделил его еще одной стотысячной купюрой. Володя умолял дать ему «хоть одним глазком поглядеть на кралю», но я пригрозил закрыть кредит, и он удалился расстроенный.

Из этих трех суток, когда буду помирать, вспомню, вероятно, главное: между мной, мужчиной, и Полиной, женщиной, пусть и покалеченной, случались минуты такой душевной открытости, какая бывает, наверное, на необитаемом острове или на дне морском, когда люди уже не чают вернуться в обитаемый мир. У нее был веселый, уступчивый нрав, но как-то так сложилось, что я поддавался ей во всем. Уже в первую ночь мы занялись любовью: хотя она стонала и скрипела зубами, но ничуть не уступала мне в рвении. Стыдно признаться, но в эти дни я потерял счет совокуплениям, порой чувствовал себя взбесившимся сперматозоидом, и для тех, кто не знает, что это такое, скажу: это похоже на смерть. Но не на ту, которая приходит с болезнью, а на ту, которая манит снизу, когда стоишь на балконе выше десятого этажа. Испытал я и ревность, но самого примитивного свойства. Я сознавал, что отдаваться с таким остервенением и охотой, могла только женщина, которая вряд ли успокоится на одном мужчине.

Когда Полина поняла, что я ревную, а улавливала она мои состояния мгновенно, то тихонько утешила:

— Ты самый лучший любовник из всех, кого я знала.

— Это неправда, — ответил я с горечью, которая мало соответствовала моменту и при иных обстоятельствах была бы смешна.

На четвертое утро, едва проснувшись, Полина взялась за телефон. До этого она про него не вспоминала, и я понял, что пересменок в раю закончился. Изображая деликатность, отправился на кухню. Дескать, говори с кем хочешь, это твое личное дело. Вскоре она вышла за мной, как обычно, в моей пижамной куртке, под которой ничего не было, кроме бинтов.

Я стоял у плиты и жарил яичницу с ветчиной на завтрак. Кофе уже заварил. Полина всегда начинала день с чашки крепчайшего кофе и сигареты. Я не смотрел на нее, догадываясь, что услышу какую-нибудь неприятную новость. Ждать пришлось недолго.

— Мишенька, у меня к тебе маленькая просьба.

Ответил я по возможности остроумно:

— Кого-то надо замочить?

Оторвавшись от яичницы, встретился с таким печальным взглядом синих глаз, что почувствовал себя мерзавцем.

— Ну говори, говори, не тяни!

— Миша, а ведь я в тебя влюбилась.

— Я в тебя тоже.

Я уже сидел за столом, Полина протянула руку и погладила меня по щеке.

— Обещаю, скоро все кончится. Мы уедем в Париж. Хочешь со мной в Париж?

На этот бред я не отреагировал.

— Я бы сама это сделала, но, наверное, не стоит пока выходить на улицу. Как ты считаешь?

— Кому выходить?

— Мне выходить.

— Да, не стоит. Мирошник сказал, еще дней десять будешь лежать как миленькая.

— Лежать? — лукавая гримаска, от которой меня тряхануло, будто током.— Значит так. Позвонишь из ближайшего автомата вот по этому телефону. Спросишь Кузю. Он сам, скорее всего, и снимет трубку. Условишься о встрече. Он скажет где. Подъедешь и заберешь у него кейс. Вот и все. Сделаешь?

— В кейсе, разумеется, деньги?

— Нет, дорогой. Там документы. И билеты. Да, кстати, у тебя есть заграничный паспорт?

— Есть.

— Паспорт отдашь ему.

— Чей? Свой?

— Ну не мой же. Кузя оформит визу и все остальное. Не волнуйся, все законно.

— Даже если тебе кажется, что ты не шутишь, все равно очень смешно.

— Хорошо, — сказала она, — придется кое-что объяснить, раз уж ты такой непонятливый. Мы с тобой попали в беду, дорогой.