— Ну вот, — произнес он замогильным голосом, — хозяин правильно говорил, вы нас разорите, Полина Игнатьевна.

Ночные девицы завистливо шипели, как две гусыни. Полина смотрела на меня, но в ее глазах не было радости. Она словно о чем-то спрашивала, а я не знал, что ответить.

— Теперь вы, Михаил Ильич, — молвила лукаво.

— Что я?

— Погоняйте его немного, я устала.

Уступила мне место и взялась за банку пепси. Я-то понимал, что дальше играть бессмысленно: после такой редкостной комбинации автомат неизбежно станет на «отсос», но механически, даже не уменьшив ставку, начал нажимать клавиши и на пятом или шестом ударе, на халяву, как в сказке, выбил на экран еще шесть семерок. В этот раз в брюхе автомата что-то явственно хрустнуло и он вроде бы задымил.

Присутствующие хранили торжественное молчание, и даже девицы перестали шипеть, а одна из них — краем глаза я заметил — была на грани обморока.

— Я так и думала, — спокойно объявила Полина. — Мы не случайно с вами встретились, дорогой Михаил Ильич.

Маркуша с убитым видом принес целлофановый пакет, набитый стотысячными купюрами, которые Полина равнодушно запихнула обратно в чемоданчик.

— Теперь надо выпить, — сказала она.

По дороге к выпивке, в тесном промежутке коридора, произошла любопытная сценка. Полина остановилась, да так резко, что я сзади на нее наткнулся, ухватив за теплые плечи. Пробормотал:

— Извини, пожалуйста!

Она молча открыла чемоданчик, наугад выгребла несколько ассигнаций. Протянула мне:

— Спрячь, Михаил Ильич. Твоя доля.

Я отшатнулся, будто увидел змею. Но получилось ненатурально, опереточно.

— Если не возьмешь, — Полина загадочно улыбалась, — я их выкину. Мне чужого не надо. Примета плохая.

Я сунул деньги в карман шелестящим комком. Чуть позже, в туалете пересчитал: два миллиона шестьсот тысяч рублей. Обыкновенно я тратил не более пятисот-шестисот тысяч в месяц и то полагал, что живу не по средствам. Многие из прежних моих знакомых перебивались на пенсию в двести-триста тысяч и тоже относили себя к зажиточному среднему классу, для которых произвели удивительную реформу удалые последователи Сакса.

Снова мы сидели за пластиковым столиком, отгороженные плюшевой занавеской, и кудрявый ферт Сава топтался рядом.

— Выпить и закусить, — распорядилась Полина.

— Может, осетринку подать? — глубокомысленно осведомился официант. — С пылу, с жару. Удалась нынче осетринка. Я передал Данилычу, что ты здесь, уж он постарался.

— Давай осетринку, — согласилась Полина. — Но без этой ржавой подливы, ладно?

— Зря ты так, — насупился Сава, одернув зеленый жакет. — Подлива хорошая, на мексиканском перце. Вот пусть господин попробует, оценит.

Вскоре на столе появилась водка в хрустальном графинчике, бутылка красного вина, холодные закуски. Будучи богатым человеком, я закапризничал:

— Мне бы, пожалуй, пивка холодненького, если возможно.

Мгновенно передо мной оказались две запотевшие темные бутылки «Туборга».

— Ну что ж, — сказала Полина после того, как чокнулась со мной и выпила. — День начался неплохо, не правда ли, дорогой?

— Не знаю.

— Что тебя беспокоит?

Что-то меня задело в его словах.

— Да вы все тут, кажется, не простачки.

— Да уж милый человек, этот так.

В какой-то момент мы с Полиной очутились среди танцующих пар перед помостом, на котором наяривал небольшой оркестр. Чего танцевали — не помню, но это не имело значения. Полина вертелась в моих руках, как угорь, колотясь об меня то грудью, то тугими бедрами, смеялась и странно, жадно раздувала ноздри, и в конце концов я поймал ее, прижал к себе и поцеловал в губы.