– Митюш, помоги мне кольчугу стянуть, – попросил он молодого дружинного. – Сил нет, как спину ломит, а тут еще и она тяжелит. – С трудом стянув броню с тела, дядька аккуратно сложил ее в кожаный мешок и затянул на нем горловину. – Ничего, пущай пока полежит, как только спину отпустит, опять потом натяну.

Обоз шел неспешно на запад по густому сосновому бору. На деревьях висели большие снежные шапки. Мерно стучали копыта и позванивали металлические части упряжи. Мороз отпустил, с неба падали снежинки, и к закутанному в овчинный тулуп парню подкатывала волна дремы.

– Иди, вона, подремли к детинцам! Половину ночи ведь в стороже мерз, вот и клюешь сейчас носом. Сам пока я тут управлюсь. Иди, иди, я сказал! – Десятник перебил, попытавшего было перечить ему Митяя, и перехватил вожжи.

– Ну, сам так сам, – пробурчал парень и прижался к свернувшимся под попоной и большим шерстяным пологом малышам.

Три стрелы ударили по впереди идущим конным, не причинив, впрочем, им большого вреда. Командир дружинных десятков рявкнул команду, и два десятка воинов рванули к той узкой боковой дорожке, куда сейчас уходило несколько серых фигур.

– Стой, Чеславка, стой! – Обозный старшина вскочил на санях, потрясая вслед конным кулаком. – Вот ведь неугомонный! У нас тут люди на санях, а он! Ну вот какого такого ляда эти лесовики-то сейчас нам нужны?!

Митяю вся эта заваруха очень не нравилась, был в ней какой-то разлад или, как говорила на школьных уроках Марта, – отсутствовала логика. Что это за глупое нападение с таким поспешным за ним бегством? Логика! Митяй резко выхватил свой реечник из сена и, докручивая рычаг заводки, громко завопил: – Тревога! – Он, резко пригнувшись, метнулся чуть в бок, и стрела лишь срезала клок тулупа с плеча. Скидывая стеснявшую его шубу на землю, парень упал на колени, и вторая стрела свистнула над самой головой. Вот он – стрелок! Сидит в развилке ветвей на большой сосне. Щелк! – болт сорвался с направляющих, а с дерева вниз головой упало пробитое тело. Заряжать оружие было уже некогда. Из леса в это время выбежало более трех десятков нападающих, распределяясь по всему обозу.

– На! – Устим кхекнул и послал метательную сулицу в набегающего к нему первого из тройки.

– Дядька, держись! – Митяй, вырвав из саней небольшой щит всадника, подскочил к нему сбоку.

– Все ко мне! – заревел десятник, покручивая мечом. Хресь! – хрустнуло древко ударного копья-рогатины, отсеченное у самого наконечника, и он рубанул стальным клинком самого копейщика.

Трое обозных было убито в первую же минуту боя. Остальные семеро смогли встать в круг и теперь держали нападающих на расстоянии в два-три шага от себя. Два десятка из них кружили рядом, опасаясь участи своих порубленных товарищей, а все остальные в это время шарили по саням. Трое, как видно, из ватажных старшин стояли возле тела того лесного стрелка, которого подстрелили в самом начале боя, и пытались управлять оттуда схваткой.

– Держимся, робята! Сейчас ужо наши обратно возвернутся! – Устим резким ударом меча отбил брошенный в него топорик и повернул голову в сторону просеки. С той стороны раздался громкий треск, и с глухим грохотом рухнуло одно, за ним второе, а следом и третье дерево. Секундная эта заминка стоила жизни десятнику. Копье, выброшенное из гомонящей толпы, пробило его полушубок и, пройдя через ребра груди, застряло потом в теле.

– Зря я кольчугу снял. Детишек спасайте, Митя… – Дядька дернулся всем телом и замер.