А после него навалилось то, о чем Мишка старался не думать все это время, но забыть так и не смог. Юлька…

Мишка ещё в Турове все решил и не переменил бы своего решения, если вдруг получилось бы этот кусок жизни отмотать назад, как пленку. Но решить – одно, а глядеть в ее глаза и знать, что уже не твои они, глаза эти – совсем другое.

И ещё: что-то такое случилось после поездки в монастырь, где три княгини плюс великая волхва выворачивали его мехом внутрь… То ли Нинея его там заворожила, ведьма старая – с нее станется! – то ли монастырский ладан, черт бы его побрал, подействовал и перекрыл канал связи. С чем? А хрен его знает, как назвать! Ратников всегда был атеистом и материалистом и отказываться от своих убеждений не собирался, но после всего, что с ним произошло, не мог отрицать, что есть что-то такое… Непознанное… Не Бог, конечно, сидящий на облаке, а нечто большее, чего пока не мог постигнуть человеческий разум в силу своей природы, как мужчина не может почувствовать и понять женское начало изнутри, ибо иной и по-иному устроен.

Астрал или космос, да хоть карма – называй, как хочешь, главное, оно действует – непостижимо и непредсказуемо, не всегда отчетливо, но действует. Иногда это ощущение так пробивает, что буквально печенкой начинаешь воспринимать прикосновение к твоей душе чего-то незримого. И вот эти невидимые нити оборваны, словно водопад, внезапно застывший в пространстве, как при замершем кадре на мониторе компьютера.

Юлька, ничего ещё не знавшая об этой катастрофе, с сияющими глазами стояла, как и в прошлый раз, недалеко от матери, и так и тянулась к нему навстречу. Почувствовала она что-то? Или показалось? Но в какой-то момент, когда Мишка встретился с ней глазами, между ними словно рухнуло что-то, и встала глухая стеклянная стена, через которую не докричаться и не достучаться. Или он себе это придумал, потому что уже знал про эту стену заранее, а она так и будет биться об нее, не видя и не замечая, пока тоже не узнает.

Юльку долго искать не пришлось: где же быть лекарке, как не в лазарете? Полноценный медосмотр прибывших она, конечно, провести в этот же день не успевала, но осмотреть раненых и устроить Мотьке выволочку за какую-то найденную оплошность ей времени хватило. Более чем достаточно на первый день – и так уже стемнело, а она все ещё хлопотала, привычно переругиваясь с кем-то.

Мишка задержался возле двери, непроизвольно оттягивая тот момент, когда надо будет войти, а потом остаться с ней наедине. И что-то говорить, отвечать на вопросы, самому спрашивать, а думать только о том единственном, что надо сказать. Пока она не услышала случайно. Если уже не услышала.

Толкнул дверь, сердясь на себя за то, что мнется на пороге, как пацан, вошел в ярко освещённую свечами горницу – их для лазарета не жалели – и наткнулся на ее потухший взгляд. Знает!

– Ну, здравствуй, сотник… – Юлькин голос звучал ровно и отстраненно. Всего он ожидал – криков, оскорблений, слез… Хотя, пожалуй нет, от Юльки вряд ли, скорее, гордого молчания – не тот характер, но вот это спокойное «сотник» с хорошо знакомыми Настениными интонациями было уже слишком. Делать ему тут больше нечего, разве что повернуться и уйти. Может, так правильнее, но он не мог сбежать, будто струсил.

– Здравствуй, Юленька…

– Опять под железо дуром подставился? Чего у тебя там? – и снова голос спокойный и деловой, самую малость насмешливый.

– Да нет, обошлось на этот раз.

– Тогда чего не спишь? Отбой уже сыграли… – Юлька пожала плечами и отвернулась, зарывшись в свои торбочки.

Девчонки, Юлькины помощницы, испуганными мышками забились в угол, хмурый Мотька и несколько отроков – постояльцы лазарета – замерли, кто где был, усиленно изображая из себя живые скульптуры и пытаясь слиться с обстановкой, но Мишку сейчас они мало занимали.