– Бухх, – сдержанно-удивлённо сказал забор, вновь встретившись с Сучковой плешью.

– Всё! – выдохнул русобородый. – Угомонили! Но хорош, засранец!

– Гыы! – согласился Бурей.

Алёна не успела сказать ничего.

Сучок поднимался. Цепляясь за забор, харкая кровью, он всё же встал. Хотя мог бы и лежать. Целей своих плотницкий старшина добился: на Алёну своими подвигами впечатление произвёл, соперника побил, а то, что самому потом насовали досыта, так это даже лучше – держался против превосходящих сил достойно, в долгу не остался, а женщинам свойственна жалость, от которой, как известно, до любви всего ничего.

Вот только Сучку всё это было уже побоку. И Алёна тоже. Баба, занимавшая все его мысли до драки, как и причина, по которой он в эту драку ввязался, – все отступило перед гневом и яростным желанием поквитаться за свое унижение. Такого сидящий в Кондратии зверь спускать не привык: или убей, или умри – другого он не знал и знать не желал. Потому и встал. Да и за засапожник немного раньше схватился по той же причине.

– Ну, ни хрена себе! – присвистнул кто-то из ратников.

Сучок молча сплюнул кровью и вытянул из-за пояса топор. Крутанул его в руке. По тому, как крутанул, все поняли – умеет. Не первый раз с топором против меча выходит. Толпа зевак насторожилась: дело приобретало серьезный оборот.

– Ну, заморыш, сам напросился! – Никон вытянул меч из ножен и в свою очередь прошелестел им в воздухе.

Мастер вдруг перебросил топор в левую руку, стряхнул с правой оторванный рукав и перебросил оружие обратно. И проделал это в одно мгновение. Русобородый присвистнул, но с места не двинулся.

Поединщики, медленно сближаясь, мелкими шажками пошли по кругу, стараясь поставить противника напротив солнца. Если у кого из зрителей и оставались сомнения в том, что поединок кончится кровью, и совсем необязательно наглого пришлого, то сейчас они точно рассеялись – село воинское, и в таких вещах тут разбирались. Вот и Бурей разобрался.

Никто толком ничего не понял. Просто по месту начинающегося смертоубийства с рёвом пронёсся горбатый косматый смерч. Меч Никона отлетел шагов на пять, сам ратник свернулся клубочком в пыли, два его товарища внезапно присели отдохнуть, где стояли, а Сучок лишился топора и в третий раз взмыл в воздух.

– Бухх, – устало сказал забор, привычно здороваясь с плотницкой плешью.

Некоторое время на улице стояла тишина. Потом у ограды завозился русобородый. Алёна молча теребила кончик платка.

– Надо ещё чего, соседка? – осведомился Бурей, видать, наскучив молчанием.

– Спасибо, дядька Серафим, я сама.

– Ну, как знаешь!

– Откуда ты на мою голову взялся, дурень бешеный?! – Алёна недоумённо пожала плечами. – И не бросишь теперь!

Потом сокрушённо вздохнула, одной рукой подхватила топор своего поверженного защитника, другой его самого и скрылась за калиткой.

– Гыы! – не то удивлённо, не то задумчиво произнес Бурей и полез через забор на своё подворье – не идти же до ворот, в самом деле.

На улице, постанывая и матерясь, поднимались ратники.

Очнулся плотницкий старшина Кондратий Епифанович Сучок от тягостной головной боли.

«Етит меня долотом – где я? Башка-то как трещит… И не помню ни хрена… Гуляли? А с кем? Не с чего вроде… Ой-ё!»

Похоже, «ой-ё» мастер произнёс вслух. Впрочем, в этом он был не уверен, а вот в то, что губы разбиты в блин, оставшиеся во рту зубы шатаются, левый глаз не желает открываться, а все косточки в теле, особенно рёбра, воют на разные голоса, уверовать пришлось.