Атосса не многое прояснила.

— Пармис — принятое у Ахеменидов имя, вот и все. Увидишь, характер у нее скверный, но она не глупа. Я бы не хотела такого сочетания в жене, будь я мужчиной. Но я женщина, к несчастью. Но все равно не важно, какова она, а важно, кто она. Бери ее. Если будет совсем несносна, бей.

Я взял и как-то раз побил. Ни к чему хорошему это не привело. Пармис была женщиной со злобным характером и сильной волей, и совет Атоссы оказался совершенно ошибочным. Физически Пармис напоминала Дария, но черты, красивые у Великого Царя, совершенно не шли к ее лицу. Когда мы поженились, ей было восемнадцать, и она была в ужасе от этого брака. Дочь Великого Царя предполагала выйти, в худшем случае, за кого-нибудь из Шести, а в лучшем — за царя соседнего государства. Вместо этого ее выдали за «царево око». К тому же Пармис была убежденной поклонницей демонов и затыкала уши при одном упоминании Зороастра. Однажды жена так меня разозлила, что я со всей силы ударил ее тыльной стороной руки. Она упала на низенький столик и сломала себе левое предплечье. Говорят, женщины любят мужчин, которые к ним жестоки. В случае с Пармис это оказалось не так, и с тех пор она возненавидела меня, как никогда.

Несколько лет я жил собственным хозяйством в Сузах, и Пармис делила женскую половину с Лаис, которая, конечно же, очень ее полюбила. Причуды Лаис безграничны. Я не держал в доме наложниц из-за нехватки места и не заводил новых жен, так что две дамы жили вместе. Я никогда не пытался узнать, о чем они говорят. Я и без того прекрасно представлял их беседы.

После того как Пармис родила мертвую дочку, я перестал с ней встречаться, а когда Великим Царем стал Ксеркс, я попросил его забрать ее обратно, что он и сделал. Пармис умерла, когда я был в Китае. Это невеселая история, Демокрит, и я не вижу необходимости на ней задерживаться.

Я спросил Артемизию о ее отношениях с сатрапом. Как «царево око», я собирался загладить обиды и подвести какой-то итог тому, чего не удалось избежать. Артемизия отвечала на вопросы невозмутимо и добродушно.

— У нас прекрасные отношения. Он не заходит ко мне, я не хожу к нему. Я плачу дань прямо в Сузы, и казначей вроде бы доволен. Он несколько раз навещал меня.

— Кто там теперь казначей?

Мардоний любил притворяться, что не знает имен должностных лиц канцелярии, он-де выше простых чиновников. Но он знал, как и все мы, что империей управляют чиновники канцелярии и евнухи гарема.

— Барадкама, — ответил я. — Он считается честным. Я знаю, он требует полного отчета о расходах в Персеполе, и, если хотя бы одна сделка по кедровым бревнам не учтена, катятся головы.

— Хотела бы я, чтобы мне так служили в моих малых делах, — сказала Артемизия.

Вдруг за стеной раздались звуки лиры. Мардоний застонал, а Артемизия выпрямилась в своем кресле.

В дверях стоял высокий рыжеволосый мужчина в нищенской одежде. В одной руке он держал лиру, в другой — посох странника. Идя к нам, он стучал палкой по полу, как это любят делать слепцы, но не я. Кажется, не все знают, что слепые могут на расстоянии чувствовать препятствие. Не могу этого объяснить, но это так. В результате я редко спотыкаюсь и еще реже натыкаюсь на стены. Тем не менее некоторые слепцы, обычно нищие, любят выставлять свою немощь, стуча перед собой палкой при ходьбе.

— Приветствую тебя, царица! — Голос слепого звучал громко и крайне неприятно. — И вас, благородные мужи! Позвольте смиренному певцу-сказителю доставить вам радость песнями его предшественника, слепого Гомера, который пришел с того покрытого горами и полнящегося благословенными быстрыми реками острова Кос. Да, во мне течет кровь того, кто пел об ахейцах, плывших в высоковратную Трою. Да, я тоже пою те песни, что пел Гомер, сказания о прекрасной Елене и лживом Парисе, об обреченном Патрокле и его возлюбленном мальчике — капризном Ахилле, о гордом Приаме и его горестном падении! Внемлите же!

С этими словами сказитель под аккомпанемент расстроенной лиры затянул нечто нескончаемое.