— Вот и закончились Греческие войны, — сказал я.

Что еще я мог сказать? «Мардоний мертв, — подумалось мне. — Молодость кончилась».

Помощник распорядителя пожал плечами:

— Говорят, Павсаний сам хочет стать царем всей Греции. Если это так, мы можем получить долгую войну.

— Или очень долгий мир.

К нам присоединился пожилой евнух, которого я знал, еще будучи ребенком в гареме. Мы тепло поздоровались, и он сказал:

— Вы можете пройти к ней.

— К ней? — Я тупо уставился на него.

— Да, к царице-матери.

— Она жива?

Мне не верилось. Да и самой Атоссе тоже. Она сжалась до размеров детской куклы — и как у детской куклы, голова казалась слишком большой для хрупкого, уменьшившегося тела.

Атосса лежала на серебряном ложе у ног статуи Анахиты. Когда я простерся на полу, царица на мгновение подняла руку и тут же снова уронила ее на покрывало. Это означало приветствие.

— Встань. — Голос звучал хрипло, как мужской.

Мы смотрели друг на друга, как два призрака, встретившихся в прихожей арийского дома праотцов.

— Удивлен?

Я молча кивнул. Атосса улыбнулась, показав единственный уцелевший зуб. Хотя я с трудом понимал ее речь, голос царицы был, как всегда, твердым, и старые глаза сверкали по-прежнему.

— Ты очень постарел, — сказала она.

— А вы, великая царица…

— …Выгляжу как что-то, что забыли положить в могилу. Смешно жить так долго.

— Благословение для нас…

С удивительной легкостью я вернулся к придворному стилю, а то боялся, что потерял сноровку. Китайский и индийский так смешались у меня в голове с персидским и греческим, что я часто забывал простейшие фразы. Я и до сих пор путаюсь в словах. Когда я говорю с тобой, Демокрит, по-гречески, то думаю на персидском, к которому безнадежно примешались восточные языки. А мои сны нынче никуда не годятся. С тех пор как в жизни я перестал что-либо видеть, сны тоже стали редко приходить ко мне. Но голоса я слышу и часто не могу понять, что именно они пытаются мне сказать.

Движением головы Атосса прервала поток моего красноречия.

— Встань туда, — сказала она, указывая на место между изголовьем ложа и статуей Анахиты. — Мне больно двигать головой. Впрочем, и всем остальным тоже.

Она закрыла глаза, и на мгновение я решил, что царица заснула — если не умерла. Но она просто собиралась с силами.

— Не думал, что застанешь меня живой. А Мардония мертвым.

— Первое принесло мне такую радость…

— Что ты даже не знаешь, как ее выразить, — передразнила Атосса нас обоих. — Но второе — это серьезно.

— У меня сложилось впечатление, — я постарался выразиться потактичнее, — что Мардоний сам виноват во всем том… что случилось в Греции.

— Да. Грецию он завоевал. — Под толстым слоем потрескавшейся штукатурки проявилось что-то вроде румянца. — И потом его убили.

— Греки?

Рот Атоссы сжался в прямую линию — не такая простая задача, когда имеешь всего один зуб.

— Будем надеяться. Но возможно, его могла убить известная придворная партия. Тело не найдено, а такое не похоже на греков. При всех их грехах, на греков можно положиться, когда речь идет о выдаче тела врага.

Даже на смертном одре Атосса продолжала вить свою паутину. Как древнему пауку, ей не терпелось поймать что-то серьезное.

— Ты обнаружишь, что двор очень не похож на тот, что был в наши дни.