— Пожалуй, мне все равно. А вы порядочно играете в шахматы?

— Вот увидите. Однако пора и узнать подробнее, с кем мы имеем дело. Кто вы, господа?

— Я и он, — сказал Змеин, указывая на Ластова, — кандидаты естественных наук, я — будущий мыловар, он — будущий просветитель юношества.

— А зовут вас?

— Меня Александром Александровичем Змеиным, его — Львом Ильичом Ластовым.

— А вы кто? — обратилась Лиза к Куницыну. — Бьюсь об заклад, что лицеист или правовед?

— Из чего вы заключили? Да, я был правоведом, но уже окончил курс — с девятым классом! Зовут меня Куницыным.

— Il me semble, que nons avons deja vu monsieur a Interlaken ? — заметила насмешливо-кокетливо Моничка.

— A votre service, mademoiselle , — отвечал, ловко раскланиваясь, правовед.

— Теперь очередь за нами, — сказала Лиза. — Я — Лизавета Николаевна Липецкая, чин и звание мое вам уже известны. Это — сестра моя, Надежда Николаевна, петербургская гимназистка. Вот наша мать, жена тайного советника Липецкого. А вот, Саломонида Алексеевна Невзорова — один из будущих перлов петербургских великосветских балов, — прибавила экс-студентка не без иронии.

Жена тайного советника хотела было вмешаться в разговор молодежи, ибо находила неслыханным и ни с чем несообразным такое внезапное знакомство с вовсе незнакомыми людьми, но никто из участников маленькой интермедии не удостоил ее внимания, и, пожав плечами, непризнанная родительница повернулась опять к своей французской графине.

Немец, сосед Змеина, угадывая сердечное желание стоящих за ним молодых людей подсесть к своим новым знакомкам, допил наскоро остатки пива и поднялся с места.

— Вы, господа, может быть, устали? — проговорил он. — Я, со своей стороны, насиделся. Как бы вам только поместиться.

Но юноши поместились как нельзя лучше: соседи направо и налево поотодвинулись, в открывшийся промежуток был втиснут новый стул — и поместились. Завязался разговор, непринужденный, веселый, как между старыми знакомыми. Куницын, который предшествующее лето провел в разгульной столице Франции, знал множество "ароматных" анекдотов из области тамошнего полусвета и преимущественно способствовал оживленности разговора. Отроковицы заметно успокоились от первого волнения, изобличая похвальный аппетит: наперерыв намазывали они себе на полуломтики рыхлой, белой булки свежего масла и сверху, как водится, зернистого, полужидкого меду.

Блюда с ветчиной, холодной говядиной, сыром, земляникой, скудели видимым образом; земляники потребовалось даже второе увеличенное издание.

V

ГИСБАХ ОСВЕЩАЕТСЯ. ВЗАИМНЫЙ ДЕЛЕЖ

В девять часов раздался внезапно за окнами столовой сигнальный пушечный выстрел. Все вскочило, переполошилось.

— Иллюминация, — переходило из уст в уста. Дамы схватились за мантильи и платки, мужчины за пледы и шляпы; ужин и чай были брошены; всякий спешил выбраться на вольный воздух.

На дворе стояла ночь, чудная южная ночь, теплая и безлунная. В темно-синей, почти черной бездне небес мерцала робким огнем одинокая вечерняя звезда. Внизу, в земной юдоли, в горной котловине, было непроницаемо темно, хоть глаз выколи. Только пенистые каскады неумолкаемого Гисбаха белели в отдалении.

На площадку перед старым отелем, то есть прямо против водопада, была вынесена армия стульев; гости атаковали их с ожесточением. Смех, говор, треск стульев! В окружающем мраке никто никого не узнает.

— Вы это, N. N.? (Называется имя.)

— Нет, не я.

— Не вы?

Старая, но хорошая острота, возбуждающая общую веселость.