— Господ приглашают к прогулке, — объявила она.

— Приглашают? — повторил рассеянно поэт. — Кто приглашает?

— Барышни — Липецкие.

Ластов повернулся на стуле к товарищу.

— Слышал, брат?

— Что? — очнулся тот.

— Предметы наши стосковались по нас.

— Очень рад. Не мешай, пожалуйста.

— Да ведь нас зовут, пойдем.

— Иди, если хочешь. Я на самом интересном месте; нельзя же бросить.

— Вот тут-то и следует бросить: все время, пока не раскроешь опять книги, ты будешь в приятном ожидании, а как возьмешься читать, так сряду начнешь с интересного места. Двойная выгода.

— Резонно. Иди же, я сейчас буду, дочесть только главу.

— Знаем мы вас! Уж лучше обожду.

Ластов с веселой улыбкой обернулся к посланнице, дожидавшейся еще у дверей ответа.

— Что ж вы не взойдете, Мари? Мы вас не съедим.

— Кто вас знает, Naturfuscher'oB-то? Может, и съедите.

— Не бойтесь, не трону, мне надо сказать вам…

— Ну да, как вечор!..

Девушка, однако, сделала два коротеньких шага комнату.

— Что вам угодно?

— Прежде всего — здравствуйте! Ведь мы с вами еще не здоровались.

Мари Засмеялась.

— Здравствуйте-с.

— Это вы принесли нам альпийских роз?

— Каких альпийских роз?

— Да вон, на столе.

— Н-нет, не я.

— Кто же убирал нашу келью?

— Я.

— Так цветы, должно быть, сами влетели в окошко? Мари опять засмеялась.

— Должно быть! Да если бы и я принесла их, что ж за беда?

— Беды бы тут никакой не было, я почел бы только своим долгом расцеловать вас.

— Вот еще! — надула она губки.

— А вы что думали?

— У вас в России, видно, поцелуи ни по чем.

— А у вас они продаются? Нет, мы русские, на этот счет, как и вообще на всякий счет, народ щедрый, особенно с такими красавицами, как вы. Да ведь и милый же ваш целует вас без разбора, когда придется.

— Какой милый? У меня нет милого.

— Ну вот! А с кем вы шушукались вечор у барьера, против "Hotel des Alpes"?

— То была не я, ей-Богу, не я, мало ли здесь девушек. Я слишком дорожу собою, чтобы позволять себе подобные поступки.

— Да как же? На голове у вас был еще голубой платочек, на шее пунцовый шарф, — продолжал сочинять поэт. — Неправда, что ли?

— Ха, ха! Платка я и в жизнь не ношу, а шарф у меня хоть и есть, да не пунцовый, а оранжевый.

— Пунцовый ли, оранжевый — все одно, в потемках все кошки серы. Не запирайтесь! Я догадываюсь, от кого вы научились скрытничать.

— От кого-с?

— От Лотты в "Вертере". Ведь вы читали "Вертера"? Мари важно кивнула головой:

— Еще бы!

— А ведь она была прехитрая, точно вы, — продолжал Ластов, — любит в душе Вертера, а все удерживается, не выдает себя, в финале только растрогалась.

— Уж эта мне Лотта! — перебила с сердцем молодая швейцарка. — Не понимаю, что хорошего находят в ней мужчины? Всякая другая на ее месте была бы без ума от Вертера, а она — как дерево, как лед.

— Ага, так вы из таких! По-вашему, пример Вертера достоин подражания?

— Я думаю. Таких, как Вертер, нынче и с фонарем не отыщешь.