— Ты, как я вижу, эпикуреец.

— А то как же? Ха, ха! Вы, университетские, воображаете, что никто, как вы, не заглядывал в Бюхнера, в Прудона… Да, Прудон! Помнишь, как это он говорит там… Ah, mon Dieu , забыл! Не помнишь ли, какая у него главная these?

— Самое известное положение его: "La propriete c'est le vol" , но в настоящем случае оно едва ли применимо.

— Да не то!

— Он, может быть, говорит, что незрелый крыжовник лучше зрелого?

— Ха! Может быть… Но ты сам убедишься, что мой незрелый куда аппетитнее всякого зрелого. Qu'importe, что я не сказал с ней и двух слов: у молоденьких девиц все нараспашку — и хорошее и дурное; а если ты замечаешь в девице одно хорошее, стало быть, она — chef-d'oeuvre .

— Chef-d'oeuvre или козленок: любовь зла, полюбит и козла.

— Фи, какие у тебя proverbes !. Во-первых, она не может быть козленком, потому что она не мужчина, козел же мужского пола…

— Ну, так козочкой.

— А козочки, как хочешь, премилые животные: des betes, qui ne sont pas betes. Правда, un peu trop naives, но d'autant mieux: тем более вольностей можно позволять себе с ними.

В таких разговорах приятели наши взбирались вверх по правому берегу Гисбаха, через груды камней и исполинские древесные корни, пока не вышли в горную котловину.

Куницын удостоил водопад только беглого взгляда, снял шляпу и батистовым платком вытер себе лоб, на котором выступила испарина.

— Неужели нет другого пути, чтобы добраться в эту трущобу? — спросил он, отдуваясь.

— Как не быть! Остальная публика, кажется, и предпочла большую дорогу. Но здесь ближе и романтичнее.

— Романтичнее! В настоящее время, в век железа и пара, всякая романтичность — анахронизм. Вот и ботинок разодрал! Нечего сказать — романтично!

— Да, милый мой, ботинки — в Швейцарии вещь ненадежная; в Интерлакене ты, вероятно, можешь приобрести такие же толстокожие башмаки, как у меня, на двойных подошвах и обитые гвоздями.

— Да ведь они жмут?

— Жмут, но только какие-нибудь два дня, потом ложатся по ноге. Впрочем, не надейся, что преодолел все трудности: я намерен встащить тебя еще вон куда… Что за вид, я тебе скажу!

Ластов указал на крутизны Гисбаха.

— Шалишь, не заманишь!.. Ба! Это что за душка? — присовокупил правовед, завидев молоденькую швейцарку в дверях небольшого домика, о котором мы еще не упомянули. Домик этот, тип швейцарского шалё, с перевесившеюся кровлею, расположен под сенью деревьев, сейчас возле старого отеля, и есть один из магазинов бриенцской фабрики ореховых изделий, снабжающей все главные пункты Швейцарии своими красивыми безделушками, которые так охотно покупаются на память туристами. — Сюда, если хочешь, зайдем, — продолжал Куницын, — тут также своего рода романтизм.

— Зайдем, пожалуй. Видел ты, как она приветливо улыбнулась, когда заметила, что мы повернули к ней? Продувной народец! Улыбка ее относится исключительно к нашему кошельку. Делается даже грустно, что и улыбки-то приходится покупать! Guten Abend, Fraulein .

— Schonen Danr, meine Herren! Treten Sie nicht naher? .

— Gewiss . Замечаешь?

И они последовали за швейцаркой в сокровищницу ее.

IV

КАК ЗАКЛЮЧАЮТСЯ НЫНЧЕ ЗНАКОМСТВА

Змеин вошел между тем в общую столовую главного отеля "Гисбах", сложил плед, зонтик и дорожную суму в угол на стул, и, подозвав к себе кельнера, заказал две порции бифштекса — одну сейчас, другую через полчаса, да по бутылке иоганисбергера и либ-фрауенмильх.