— Да что ты! Женичка, опомнись! — закричала старуха.

— Евгенія Васильевна, опомнись! Что ты говоришь! — воскликнулъ старикъ,

— Одинъ исходъ. Только у мамаши моей я кое-какъ и могу еще просуществовать на тѣ проценты, которые я получаю съ моего капитальца. Ну, у мамаши кое-что есть. Она живетъ своимъ домомъ. А съ нимъ — онъ все растратитъ.

На порогѣ стоялъ мужъ, мужчина лѣтъ подъ тридцать, въ бѣлокурыхъ усахъ, въ сѣрой пиджачной парочкѣ, съ портфелемъ подъ мышкой.

— Про меня? Про тотализаторъ?… Эхъ, старая пѣсня! Нельзя-же совсѣмъ безъ страстей жить, нельзя-же совсѣмъ ужь никакимъ спортомъ не увлекаться! Но теперь меня бьетъ неудача. Однако, не всегда-же она будетъ меня бить. Когда-нибудь да поправлюсь, — проговорилъ онъ и сталъ здороваться со стариками.

— Когда къ тебѣ придетъ удача, я съ тобой ужъ не буду жить. Я буду у моей маменьки, — твердо сказала жена и залилась слезами.

V

Домовладѣлецъ Черноусовъ, плотный мужчина съ подстриженной бородой, въ пальто нараспашку и въ драповой шапочкѣ на бекрень, ходилъ у себя по двору и принималъ отъ кладчика выставленныя ему дровяникомъ дрова для зимняго запаса. Тутъ-же былъ старшій дворникъ, то что называется мужикъ-чистякъ, въ наваченномъ пиджакѣ, столь излюбленномъ кучерами, въ сапогахъ бутылками и въ картузѣ старо-купеческаго пошиба. Дворникъ былъ съ складной саженью въ рукахъ и то и дѣло приставлялъ ее къ штабелямъ дровъ въ разныхъ мѣстахъ. Домовладѣлецъ Чернорусовъ, держа въ зубахъ потухшій окурокъ сигары, тыкалъ пальцемъ въ дрова и говорилъ:

— Вездѣ такія щели, что кулакъ пролѣзетъ. Развѣ это кладка? Такую кладку развалить слѣдуетъ и заставить вновь складывать. Смотри… Это что? — указалъ онъ кладчику.

— Позвольте-съ… Да вѣдь ужъ невозможно, чтобы плотная стѣна была, — отвѣчалъ кладчикъ.

— Что ты мнѣ зубы-то заговариваешь! Развѣ я не понимаю! Слава Богу, не первый годъ живу на свѣтѣ. Видалъ виды-то! Это не кладка… Такая кладка не бываетъ.

Кладчикъ развелъ руками въ желтыхъ кожаныхъ рукавицахъ.

— Не знаю, господинъ!.. Мы старались… Старались, чтобы вамъ угодить, — сказалъ онъ. — Что намъ хозяина-то жалѣть? Намъ лестно покупателю угодить. Покупатель на чай дастъ.

— Нѣтъ, за такую кладку даютъ по шеѣ, а не на чай… — отвѣчалъ Чернорусовъ. — Ну, да ты человѣкъ служащій… Тебя и винить нечего… Ты долженъ хозяину ворожить. А хозяинъ твой за такую кладку долженъ по меньшей мѣрѣ по двугривенному съ сажени скинуть.

— Воля ваша-съ… Это ужь вы съ нимъ и вѣдайтесь. А мы старались.

— И потомъ копаетесь… За недѣлю только шестьдесятъ саженъ выставили, а вѣдь мнѣ надо двѣсти двадцать пять, — продолжалъ Чернорусовъ.

— Лошади у насъ, ваша милость, были очень заняты. Въ казну возили, — отвѣчалъ кладчикъ. — Теперь у насъ пойдетъ все въ аккуратѣ, будьте покойны.

— Только ты знай! Больше я такой кладки не приму.

— Будьте покойны, не обидимъ. Тутъ полѣно крупное шло, бортовое, а теперь поровнѣе дрова пойдутъ и кладка плотнѣе будетъ.

— А ты чего зѣвалъ, когда дрова-то клали? — накинулся Чернорусовъ на дворника. — Ты возьми глаза-то въ зубы, да и смотри.

— Я, Помпей Яковличъ, тысячу разъ имъ говорилъ, да нешто съ ними что подѣлаешь!

Хозяинъ закурилъ окурокъ потухшей сигары и сталъ уходить со двора медленнымъ шагомъ. Дворникъ слѣдовалъ сзади.

— А что-же Нашлепкинъ изъ восьмого номера? — обратился вдругъ хозяинъ къ дворнику.