– Ну что, спят?

– Мертвым сном. Позвони Сергею. Чего страдаешь?

– Уже звонила. Недоступен.

– А что ты ему скажешь, если он позвонит?

– Я его ненавижу… Пусть катится за свою границу.

Выходные прошли в дерганом ритме. Я то хватал чемодан и принимался набивать его вещами, то бежал в магазин за самоучителем немецкого, то включал телевизор и смотрел очень познавательную передачу о брачном периоде гиббонов.

Я составил в уме три тысячи вариантов разговора с шефом, во всех вышел победителем, но заработал сильнейшую головную боль. Уснуть удавалось только после изрядной дозы коньяка – пиво перестало оказывать свое обычное тормозящее действие и просто растворялось в наполнившей меня тревоге. К утру понедельника я был небрит, вял и угрюм.

Начинать в издательстве какое-нибудь дело я даже не пытался, тупо сидел и любовался фирменным календарем Можайского полиграфкомбината. Младшие редакторы берегли мой покой. Даже Людочка сообразила, что к телефону меня звать бессмысленно, и вдохновенно врала в трубку.

К обеду объявился хмурый директор. Я обдумывал, как бы лучше ему сообщить о том, что «между нами все кончено, давай останемся друзьями», но он сам зазвал меня в кабинет.

Тут выяснилось, что все три тысячи вариантов прощальной беседы никуда не годятся.

– Ну что, – сказал шеф, – значит, в Германию решили податься?

По странной коммуникационной причуде мы за все эти годы так и не перешли на «ты».

– Я еще не знаю. Но предложение соблазнительное.

– Еще бы. Ваши немецкие друзья четыре дня назад звонили, спрашивали рекомендации. Уточняли, можете ли вы руководить творческим коллективом. Я соврал, что можете.

Я молчал. Измученный бессонницей и коньяком мозг даже не пытался что-нибудь придумать.

– Ладно,– вздохнул директор.– Два условия. Во-первых, мне нужен человек на ваше место. Во-вторых, не вздумайте зажать отвальную.

«А он не такая уж и сволочь», – поделился вымученным наблюдением мозг.

В состоянии отрешенности я вышел из кабинета, зачем-то оказался у стола секретарши и, постояв минуту, уселся прямо на него.

– А вам три раза звонили, – сообщила Людочка, которая с неподдельным интересом наблюдала за моими перемещениями, – женский голос. Очень какой-то знакомый. Женский. По-моему, межгород. Очень знакомый женский голос.

Я оторвал взор от карандаша, который неведомым образом оказался у меня в руках, попытался осознать новую информацию… и хлопнул себя по лбу, едва не выколов глаз карандашом.

Я уже почти неделю не общался с Катей.

– Хорошо, что я не Змей Горыныч… Если бы у меня так болело три головы…

– Ага. И краситься в три раза дольше.

– Зато одну голову можно сделать блондинкой, вторую брюнеткой, а третью… оставить как есть.

– Мамы! Мы есть хотим!

– М-м-м…

Это происходило отнюдь не ранним утром, а часов в одиннадцать, и активность детей компенсировалась нашей абсолютной неспособностью шевелиться.

Вчерашний вечер прошел не зря. Все-таки одна голова хорошо, а две, да еще с бутылкой, это сила! Я практически не сомневалась, что мы все угадали правильно, только непонятно, как это выяснить.

Сергей не брал трубку. Мы пробовали звонить со всех возможных телефонов, чтобы убедиться, что он не занес меня в «черный список». Нам упорно сообщали, что абонент недоступен. Я вспомнила, что Сергей рассказывал, что когда-то он любил устроить себе «загул». Запирался на неделю в квартире и отключал все телефоны. Он не пил, просто посылал весь мир куда подальше.