|
В одной руке у него зонтик, с которого стекает вода. Другой он толкает хромированную тележку, к тележке веревкой прикреплены обтянутый виниловой кожей ящик для инструментов и пластиковый контейнер с отверстиями вместо ручек. Шпрингер – плотный кривоногий крепыш, его обезьяньи руки приделаны прямо к шее, без всякого намека на плечи. Лицо криминалиста в основном состоит из зобатого подбородка, а выпуклый лоб похож на один из увенчанных куполом ульев на средневековых гравюрах – аллегорию Трудолюбия.
Ящик украшен единственным словом «УЛИКИ», выписанным синими буквами. – Уезжаете? – спрашивает Шпрингер. Это не самое обычное приветствие в наши дни. Многие уехали из города за последние несколько лет, сбежали из округа ради скудного реестра мест, где их привечают, или туда, где устали слышать о погромах из третьих уст и питают надежды устроить погром своими собственными руками. Ландсман отвечает, что, насколько ему известно, он никуда не собирается. В большинстве мест, принимающих евреев, требуется наличие близкой родни, там живущей. Все близкие родственники Ландсмана или мертвы, или сами ожидают Возвращения. – Тогда позвольте распрощаться с вами сейчас, навсегда, – говорит Шпрингер. – Завтра в это время я буду греться под теплым солнцем Саскачевана. – Саскатун-колотун? – догадывается Ландсман. – Минус тридцать у них сегодня, – говорит Шпрингер. – Выше не было. – Как посмотреть, – отвечает Ландсман, – вы могли бы жить на этой помойке. – «Заменгоф». – Шпрингер достает из ящиков памяти дело Ландсмана и хмурится, пробегая его содержимое. – Ну да, и дым отечества… а? – Он вполне подходит к моему нынешнему стилю жизни. Шпрингер улыбается тонкой улыбкой, с которой стерты почти все следы сожаления. – Где тут у вас труп? – спрашивает он.
4
– И для меня, – просит Ландсман. Шпрингер снимает еще раз шахматную партию, которую Ласкеру пришлось оставить по милости убийцы. Потом протягивает снимок Ландсману, вопросительно приподняв бровь. – Ценная улика, – поясняет Ландсман. Фигуру за фигурой Шпрингер разрушает защиту Нимцовича, или что там играл покойный, и упаковывает каждую фигурку в отдельный пакетик. – Где это вы так вымазались? – спрашивает он, не глядя на Ландсмана. Ландсман замечает густую коричневую пыль на носках ботинок, на рукавах и на коленях. – Я обследовал подвал. Там огромная… я не знаю… что-то вроде технической трубы. – Он чувствует, как кровь приливает к щекам. – Пришлось ее проверить. – Варшавский туннель, – говорит Шпрингер. – Они проходят через всю здешнюю часть Унтерштата. – Неужели вы этому верите? – Когда иммигранты приехали сюда после войны. Те, кто был в гетто в Варшаве. В Белостоке. Бывшие партизаны. Я полагаю, что некоторые из них не слишком доверяли американцам. И они рыли туннели. На случай, если опять придется воевать. Потому и район назвали Унтерштат. – Слухи, Шпрингер. Городская легенда. Это просто коммунальная труба. Шпрингер хмыкает. Он прячет в пакет банное полотенце, полотенце для рук и обмылок. Он пересчитывает рыжие лобковые волосы, прилипшие к сиденью унитаза, и пакует каждый в отдельности. – Кстати, о слухах, – говорит он. – Что слышно от Фельзенфельда? Фельзенфельд – это инспектор Фельзенфельд, начальник подразделения. – Что значит «слышно»? Это вы о чем? Я видел его сегодня пополудни, – говорит Ландсман, – но я не слышал, чтобы он хоть что-нибудь сказал, он за три года и слова не вымолвил. |
