Мартин допил кофе. Аккуратно вымыл чашку. У него даже не было посудомоечной машины, а зачем одному-то? Он почти и не ел дома. Вот Аманда — та прекрасно готовит, и порой угощает его вкусными обедами и ужинами.

Что ж, шеф действительно боится, что Мартина куда-то переманят. Бывает такое. В Германии вряд ли, а вот за границу могут и сманить. В общем, надо бы радоваться… А ведь он и защитился-то только перед аварией, и то слишком рано — в 27 лет уже доктор, это редко бывает. И быстро идет в гору. Как знать, может, и Нобелевка… и в таком случае, уже не с позиции небогатого ученого нейрофизиолога, а в качестве лауреата можно будет и поговорить с Амандой о семье, о замужестве и даже детях.

Вот только — откуда такое ощущение, будто им манипулируют?

И шефу он нужен для каких-то его собственных целей. Хотя это как раз понятно, в жизни все так — каждый сам за себя, и все стремятся использовать чужие ресурсы. А может, шеф и его продвинет, подтолкнет, если поддерживать сотрудничество.

Но ведь и Аманде он, кажется, нужен для чего-то другого. Она что-то недоговаривает. Она… конечно, очень хорошая, но… бывают какие-то очень настораживающие моменты.

Например, позавчера. Она вдруг стала расспрашивать Мартина о том, что он помнит об аварии, о больнице.

Об аварии — вообще ничего. Он знал — ему рассказали — что он вел свой "Мерс", хотел свозить родителей на премьеру в Кельн, они были театралы, был гололед, машину понесло на автобане, ну и… обычное в таких случаях. Он ничего не помнил.

Но и больницу он помнил очень смутно. Помнил только вторую, куда попал уже на реабилитацию, клинику в Кельне, вот оттуда уже все помнилось совершенно нормально — отдельная палата у него была, лечащие врачи, кафе внизу, садик, где он прогуливался.

А первую, где лежал в коме, он, конечно, не запомнил.

Но зачем она вообще его расспрашивала? Или это у него паранойя? Мало ли…

На самом деле Мартин помнил кое-что о больнице, и эти воспоминания были такими странными и обрывочными, что невозможно было их хоть как-то разумно объяснить.

Может быть, это были вообще плоды его фантазии.

Например, он помнил, что в больнице все время было темно. Точнее, был тусклый утробный свет, красновато-оранжевый — и тьма, влажная тьма, шуршащая, бормочущая тысячами голосов, она пугала, но он был надежно защищен от этой тьмы теплыми высокими стенками…

Еще ему почему-то казалось, что к затылку его был присоединен шланг, подобный пуповине, этот шланг врастал в голову, питая его, связывая с внешним миром. Мартин даже сейчас иногда чувствовал место, куда был прикреплен этот шланг. И будто видел себя — лежащего в кювезе под красноватым светом, во тьме, извивающегося на конце длинного гибкого шланга. И уж совершенная дикость — этот шланг представлялся ему не пластиковым, как можно ожидать в больнице, а почему-то органическим, с кожей, как настоящая пуповина.

Иногда Мартину казалось, что это не шланг присоединили к нему, а он са вырос на конце шланга, гигантский пульсирующий отросток…

Но это все, разумеется, был бред. Посмотрев "Матрицу", Мартин подумал, что вероятно, детские впечатления от фильма наложились на реальные переживания.

Руди вдруг вскочил и звонко залаял, глядя на входную дверь.

— Тихо, — велел Мартин, — а ну, замолчи!

Не хватало еще неприятностей с соседями из-за лающей собаки. Но Руди продолжал заливаться, да и Мартин уже слышал шаги в подъезде, ну что за пес, реагирует на каждое движение… к соседям, очевидно, пришли.

Внезапно раздался звонок в дверь, Руди залился еще громче. Мартин взял его за шкирку, затолкал в спальню и закрыл там.