Чернышевского, например, раньше массово насаждали, как картошку при Екатерине или Маяковского при Сталине и Брежневе — то есть без чувства меры. В советские годы этот бренд продавливали (в стране и особенно в Саратове) с таким нажимом и пренебрежением к специфике художественного творчества, что когда маятник качнулся назад, Николаю Гавриловичу пришлось расплачиваться не только за публицистичность своей прозы и сюжетные натяжки, но, главным образом, за ретивость чиновников от минпроса и минкульта.

И беда была не только в этом. Ушло в прошлое четкое советское деление исторических фигурантов на «положительных» и «отрицательных» (царизм — плохой, борцы с ним — хорошие), ему на смену пришел релятивизм сродни шизофрении. В новом Пантеоне, где роли мучеников отведены Столыпину или Николаю II, Чернышевский выглядит странно и двусмысленно. Герой? Не герой? Атеист, не любил царя-батюшку, сочинял в тюрьме непонятно что, «глубоко перепахавшее» Ленина, — разве не подозрительно? Был очень нелюбим Первым Лицом государства, угодил в Сибирь по явно надуманному обвинению — совсем нехорошо, здесь уж налицо явная аллюзия чуть ли не с Ходорковским. А тут еще Лимонов так и норовит записать Николая Гавриловича то ли в предтечи, то ли в союзники, то ли в соавторы (в книгу «Другая Россия», написанную в Лефортовской тюрьме, Эдуард Вениаминович нарочно включил фрагмент из «Что делать?» — как послесловие к себе, любимому).

С Фединым все не так ужасно, но тоже неприятно. В былые годы в ранг классики были возведены худшие в литературном отношении, вымученные, зато «правильные» фединские вещи («Необыкновенное лето», «Первые радости», «Костер»), а наиболее совершенные его тексты 20-х и 30-х годов («Города и годы», «Санаторий Арктур», «Трансвааль») были задвинуты на периферию и отданы филологам.

Как только времена изменились, о Федине предпочли судить по самым тиражируемым, то есть самым неудачным его книгам. Из писателя, чей талант ценили Цветаева, Замятин, Зощенко, Ремизов, он без особого труда был превращен лишь в литературного функционера. Припомнили ему (чаще всего вполне справедливо) «чистки» в Совписе, судилище над Пастернаком, исключение Солженицына и др., и др. Репутация перевесила талант, чиновник загрыз стилиста, но в трагедии большого художника, наступившего на горло собственной Музе, разбираться уже недосуг ни истеблишменту (других забот хватает), ни массовому читателю (от других кумиров отбоя нету).

Сегодня Константин Федин состоит на балансе у области, а Николай Чернышевский — у города: музейщики творят чудеса за копейки, которые во времена кризиса даже неловко называть зарплатой. Им вдвойне трудно. На исходе первой декады XXI века в посмертной судьбе двух упомянутых писателей прослеживается нечто общее. Местные власти, похоже, сегодня в упор не знают, как этими старыми брендами распорядиться. Бросить их — расточительство, да и нет вроде других писателей-земляков с таким же увесистым бэкграундом. Но и всерьез поддерживать — удобно ли? как бы чего не вышло? Ведь не вполне ясно, то ли они еще (уже) гордость губернии, то ли нет уже (еще). Эх, думает, вероятно, начальство, если бы в связи с юбилеем Гоголя явился бы в Саратов какой-нибудь скупщик мертвых душ… Может, и Чернышевского с Фединым удалось бы ему сбагрить?

Стихи на случай сохранились

Любите ли вы Саратов так, как любит его управление по культуре администрации муниципального образования «Город Саратов»? Если да и если вы начинающий (вне зависимости от возраста) поэт, вам прямая дорога на конкурс «Мои стихи — тебе мой город».