Запах был потрясающим после долгой холодной ночи и ужасных недель. Но я не пила сразу. Я смотрела на нечитаемое изображение, а потом на карту, скользила взглядом по пути к Пророчеству, к другим путям, что резко обрывались. Я медленно подняла взгляд на маму.
— То, что я их увижу, ничего не изменит, — сказала я. — Меня арестовали.
— Ты все еще королева.
— Потому что меня еще не лишили титула, — сказала я. — Я жду суда. Они не будут меня слушать. Они мне не поверят.
Она кашлянула и убрала яичницу со сковороды.
— Похоже, все так. Хм.
Я смотрела, как она устраивает яйцо на кукурузном хлебе, посыпает солью. Она опустила еду передо мной, и запах заманчиво потянулся к моему носу. Но я хмуро посмотрела на меня.
— Ты не хочешь, чтобы их видела я, — сказала я, понимая ее замысел. — Ты хочешь, чтобы их увидел Селено.
Она вскинула руку.
— Я этого не говорила.
— Ты хочешь, чтобы я привела Селено посмотреть на них, — сказала я.
— И это я тоже не говорила. Ешь, пока не остыло.
Я посмотрела на тарелку. Такой завтрак был, пока мы ели вместе в извилистом доме. Козий сыр таял на яйце, и тонкие кольца лука хрустели, карамелизированные. Летом мы ели яйца на авокадо, собранных с дерева. Зимой — на кукурузном хлебе или на толстом куске жареной тыквы.
Я посмотрела на нее.
— А ты?
Она села напротив меня со своей оловянной чашкой.
— Я живу на черном кофе и недовольстве. Ешь.
Я взяла вилку и проткнула яйцо, чтобы желток пропитал хлеб.
— Это невозможно.
— Что?
Я откусила кусок.
— Похитить короля.
— Не знаю, правильно ли говорить о похищении…
— Мне придется вывести его из дворца, — сказала я, жуя. — Его, самого защищенного человека в стране, а то и в Восточном мире, из дворца, где за ним постоянно следят. С ним всегда не меньше четырех стражей, а то и больше, а еще слуги и парочка придворных. Это днем, а ночью он принимает настойку мака и спит без чувств до утра. Я однажды разбила случайно глиняный горшок у камина и подожгла юбку, визжала, как сова, но он даже не дрогнул.
Мама задумчиво пила кофе.
— Ему дают мак для сна? Почему не валериану?
— Он принимал валериану, пока его тревога не стала такой, что она перестала работать, — я отмахнулась, чтобы продолжить рассуждение. — Но мне еще нужно будет пробраться в замок. Я — враг короны, а теперь и сбежавшая пленница. Во дворе нет места или двери, за которой не следят, и мое лицо внутри на шести портретах.
— Головоломка, — согласилась она, сделав еще глоток.
Вдруг ее спокойствие разозлило меня. Я отложила вилку.
— Это не головоломка. Это невозможно. Ты предлагаешь то, что нельзя выполнить.
— Я ничего не предлагала, — сказала она. — Я говорю, что есть другое Пророчество. Ты пытаешься вести с нами короля.
— Потому что меня не послушают! — сказала я. — Меня арестуют, стоит кому-то узнать меня, и мои слова ничего не изменят. Нет смысла идти, если не будет и Селено. Или тогда нужно брать с нами Шаулу.
Она скривилась, глядя на кофе.
— И слушать весь путь ее рассказы, что петроглифы — святая правда. Скажи, она все еще озвучивает свои теории, будто это слова ранних Прелатов?
«Да».
Я сжала губы, наколола на вилку последний кусок хлеба, вытерев им остатки желтка.
— Тебе лучше записать глифы в пещере, зарисовать их с потертостями, сделать слепки, а потом выставить совету. |