Просто представьте, что вы живёте год рядом с другим человеком. Спите в одной комнате (гусары, молчать!), вместе ходите на завтраки, испытываете одни и те же эмоции, думаете одни и те же мысли. Становитесь за год лучшими друзьями, понимаете друг друга с полуслова. Узнаете, почему другу нравится другой типаж девушек, и почему он не любит какого-то Алмазова Айдара, к которому вы за год тоже проникаетесь раздражением. Вот примерно это я испытал, перепрожив год чужих воспоминаний.

А потом оказывается, что я и Липов никогда и не дружили. Друг друга мы не понимаем и, мягко говоря, не любим. И вообще, тот Айдар Алмазов, мерзкий сноб с ожогом на лице, я.

Мало того, что такое откровение потрясает, так я потом еще и меняю воспоминания человека, с которым за год вроде как сдружился.

Шагаю через парк. Выхожу к дороге и пару километров иду по ней, не глядя по сторонам. Мир кажется серым и неприветливым.

Я мог на пару секунд заглянуть в вондер, подкорректировать свои воспоминания или эмоции. Мог, но не хотел. Возможно, мой выбор кому-то мог показаться странным, но я не считаю, что человек создан лишь для удовольствия. В жизни должно быть место страданию, особенно оправданному страданию, которое ты получаешь в ответ на какие-то свои нехорошие поступки. Если замазывать плохие воспоминания, можно превратиться в довольного жизнью человека, у которого все всегда хорошо. Только это путь в бездну.

Приведу пример. Я был знаком с губернатором, который устал от власти, от забот о целом городе, потому подстроил свою смерть, а сам поселился в заброшенном общежитии, ни имея за душой ни гроша. За пару лет некогда крепкая и богатая одежда износилась, и губернатор стал напоминать бездомного бродягу. Но его эта жизнь устраивала, ведь когда он жил в центре и решал судьбы, мечтал ни о чем не заботиться, плыть по течению и питаться тем, что бог подаст, а то и попросту добывать себе еду с помощью F-рангового клинка.

А потом выяснилось, что бродяга и губернатором-то не был никогда, просто развил навык изменения воспоминаний, чтобы довольствоваться жизнью бродяги.

Я еще полчаса слоняюсь по улицам, пока мне это не надоедает. Тогда я присаживаюсь прямо на нижнюю ступеньку широкой лестницы возле крупного продуктового магазина, и сижу там еще с час. Мимо ходят покупатели, которым я нисколько не мешаю. Я не вызываю у них никаких эмоций: никто не удивляется, не тычет в меня пальцами, не спрашивает, что со мной, и не зубоскалит. Замученные люди, погребенные под ворохом ежедневной рутины, не обращают внимания на чуть более замученного бедолагу.

— Давай, соберись, Айдар, — пытаюсь я наскрести силы, чтобы встать и пойти домой, но не получается. Чувствую себя отвратно, полностью обессилевшим. Крох сил хватает только на то, чтобы смотреть по сторонам.

И я замечаю маленькую девочку лет четырех. Она стоит метрах в десяти от меня, рядом с двумя разговаривающими женщинами. Закутана в курточку, ниже глаз — натянут ярко-красный шарфик.

Девочка ловит мой взгляд, целеустремленно ковыляет ко мне на маленьких ножках и, не говоря ни слова, протягивает монетку. Обычный железный рубль — затертый тысячами пальцев, блестящий.

Неужели я выгляжу таким потерянным, что даже дети готовы поделиться со мной деньгами?

— Я не могу так просто взять ее, — криво улыбаюсь. — Давай обмен?

Достаю из кольца золотую монету, которую нашел в кладе и протягиваю ребенку. Смешно, но золото как раз не блестит — пыльная, тяжелая монета.

Малышка серьезно кивает, и мы меняемся. После чего ребенок, не оглядываясь, уходит к женщинам.

Взрослые вскоре прощаются. Одна из женщин подхватывает девочку и уносит, не подозревая, что в ладони ребенка лежит монета стоимостью в пять-шесть ее зарплат.

А я аккуратно убираю рубль в кольцо.