|
Я вернулся к Антиное и выпил еще. Я мог бы забыть о тебе точно так же, как пытался забыть о Хрисенде. Я был уверен, что ей придется худо, и не мог вынести мысли об этом, и поэтому хотел упиться до забытья. Но Антиноя – благослови ее пьяный мозг – напомнила мне о том, что Хрисенда сказала о тебе. Я быстро протрезвел и немного осмотрелся, потому что не мог вспомнить, где именно находились карнизы, ведшие в пещеру. Я чуть было не бросил это занятие и не принялся снова пить, но что‑то продолжало жать меня. Может быть, я хотел совершить хоть одно доброе дело в этой вечности ничегонеделания, ни добра, ни зла.
– Если бы ты не пришел, я висел бы там, пока не умер от жажды. А теперь у Хрисенды есть шанс, если я смогу найти ее. Я отправлюсь за ней. Хочешь пойти со мной? Вольф ожидал, что Ипсевас скажет «да», но не думал, что тот сохранит свою решимость, коль скоро ему засветит путешествие через море. Ему однако преподнесли сюрприз. Зебрилла сплавал, ухватился за выступ раковины проплывавшего мимо гистоихтиса и перебросил себя на спину этого существа. Он привел его к берегу, нажимая на крупные нервные пятна, темнопурпурные кляксы, видимые на открытой коже как раз за конусовидной раковиной, представлявшей собой нос существа. Вольф под руководством Ипсеваса сохранял давление на пятно, чтобы удержать рыбу‑парус – ибо таков был буквальный перевод гистоихтис – на пляже. Зебрилла собрал несколько охапок плодов, орехов и большую коллекцию пуншорехов. – Нам надо будет есть и пить, особенно пить, – проворчал Ипсевас. – Путь через океан к подножию горы может быть долгим. Я не помню. Спустя несколько минут после того, как припасы были уложены в одно из естественных вместилищ на раковине рыбы‑паруса, они отплыли. Тонкий хрящевой парус поймал ветер, и огромный маллюск заглотнул в рот воду и выбросил ее через мускульный клапан сзади. – У гаорлов есть задел, – сказал Ипсевас, – но они не могут тягаться с нами в скорости. Они попадут на другую сторону не на много раньше нас. Он расколол пуншорех и предложил Вольфу выпить. Вольф принял предложение. Он был оустошен, но нервы у него были натянуты, как струны. Ему нужно было что‑то такое, что оглушит его и даст ему уснуть. Изгиб раковины создавал пещероподобный выступ, куда он мог заползти. Он лежал, прижавшись к излучавшей тепло, голой коже рыбы‑паруса. В скором времени он уснул. Последнее, что он увидел, это плечи и голову Ипсеваса со слившимися в лунном свете полосами, согнувшегося у нервных пятен. Ипсевас поднимал над головой еще один пуншорех и выливал его содержимое в свой выступавший гориллоидный рот. Проснувшись, Вольф обнаружил, что солнце только‑только выходило из‑за изгиба горы. Полная луна – она свегда была полная, так как тень планеты на нее никогда не падала – только‑только ускользнула за другую сторону горы. Отдохнувший, но проголодавшийся, он съел кое‑что из плодов и богатых белком орехов. Ипсевас показал ему, как он мог разнообразить свою диету «кровавыми ягодами». Это были сверкавшие каштановые шарики мясистых стеблей, произроставших из раковины, росших гроздьями на кончиках. Каждый был не меньше бейсбольного мяча и имел тонкую, легко разрываемую кожу, выделявшую жидкость походившую на вид и на вкус на кровь. Мясо внутри походило на сырое мясо с супом из криветок. – Созрев, они отваливаются, и большая часть их достается рыбым, – сказал Ипсевас, – но некоторые доплывают до пляжа. Лучше всего они, когда ты срываешь их прямо со стебля. Вольф пригнулся рядом с Ипсевасом. Между наполнением рта он сказал: – Гистоихтисы очень удобны. Они кажутся почти чересчур хорошими. – Господь придумал их для нашего и своего удовольствия, – ответил Ипсевас. – Господь создал эту вселенную? – спросил Вольф. |
