— Вы правы, — согласился Турлоу. — Это были очки… да, отблеск.

— У меня еще много вопросов, док, — не отставал Ли. — Не хотите остановиться у ночного кафе Турка — там нам будет удобнее? Пойдемте в мою машину, и я…

— Нет, — сказал Турлоу. Он покачал головой, чувствуя, что оцепенение понемногу отпускает его. — Нет. Может быть, завтра.

— Черт, док, сейчас и есть завтра.

Но Турлоу развернулся и побежал через улицу к машине. Ум сосредоточился на словах Мэрфи: «Позаботься о Рути».

Турлоу понимал, что должен найти Рут и предложить ей посильную помощь. Она была замужем за другим, но это не уничтожило то, что когда-то было между ними.

6

Публика зашевелилась — единый многоликий организм в анонимной темноте корабельного эмпатеатра.

Келексель, сидевший почти в центре огромной комнаты, ощущал это странно угрожающее движение. Они находились всюду вокруг него, создатели этой истории и выходные члены команды, интересующиеся новым произведением Фраффина. Они снова и снова просматривали две пленки, десятки раз, до тех пор, пока все неточности не были отшлифованы. Теперь они ожидали еще одного показа сцены на открытом воздухе, но Келексель все же ощущал какую-то угрозу в окружающей атмосфере. Она была личной и непосредственной, касающейся этой истории, но Расследователь не мог понять, в чем конкретно она заключалась.

Келексель чувствовал слабый запах озона, исходивший от чувствительных ячеек сети-паутины, побочного результата открытия Тиггивофа, чьи невидимые силовые поля связывали публику с проецируемой историей. Кресло было каким-то странным: профессиональное оборудование с целиковыми подлокотниками, снабженными кнопками выступами для редакторских правок. Только огромный сводчатый потолок с силовыми нитями нантовивов, сфокусированных вниз, на сцену далеко внизу, да сама сцена были знакомыми, как в любом обыкновенном эмпатеатре.

Но звуки, все эти щелчки редактирующих клавиш, профессиональные комментарии — «сократите сцену вступления и сразу давайте крупный план…», «как только подадут свет, фокусируйтесь на фабрике», «смягчите первоначальный эффект ветерка», «усильте эмоции того, кто нашел жертву, и немедленно повторите предыдущий кадр».

Все это звучало диссонансом.

Келексель провел здесь два дня, получив разрешение наблюдать за повседневной работой творческой группы. И все же звуки и голоса публики резали слух. Весь его предыдущий опыт посещения эмпатеатров ограничивался уже законченными историями и восторженными зрителями.

Где-то слева далекий голос произнес:

— Прокрутите ролик.

Силовые линии пантовива исчезли. В зале воцарилась кромешная тьма.

Кто-то прочистил горло. Покашливание стало выражением всеобщей нервозности, пронизывающей тьму.

В центре сцены появился свет. Келексель заерзал, стараясь найти более удобное положение. «Всегда одно и то же странное начало», — подумал он. Свет был одиноким бесформенным пятном, которое медленно превращалось в уличный фонарь. Фонарь освещал наклонную лужайку, изгиб проезда и призрачно-серую стену туземного дома на заднем плане. Темные окна из примитивного стекла поблескивали, точно фантастические глаза.

Откуда-то доносился свистящий звук, что-то бухало в бешеном ритме.

Трещало какое-то насекомое.

Келексель ощутил реализм этих звуков, воспроизводимых пантовивом с такой точностью, что их нельзя было отличить от оригинала. Ощущения сидевших в зале, объединенных в сеть-паутину, подключенных к эмпатическим проекторам, были столь же реальны, как будто они видели всю сцену сверху. Это в своем роде походило на единение чемов. Запах пыли от колеблемой ветром высохшей травы пронзал сознание Келекселя.