Мой план был безумным. В первую очередь я хотела перевезти ее в Вифлеем – город, находившийся в то время под контролем израильтян, куда имели доступ, как я, так и она. Несложно перевезти ее в другой город. Я определенно знала, что там не было необходимых средств для пораженных обширными ожогами. Это был только промежуточный этап. Но в Вифлееме можно было получить хотя бы минимальное базовое лечение. И третья фаза моего плана: отъезд в Европу с согласия организации «Земля людей», которую я еще не запрашивала. Не говоря уже о ребенке, которого я тоже намеревалась разыскать между делом.

Когда молодой доктор сел в мою маленькую машину, чтобы ехать во второй раз к родителям Суад, он опять казался встревоженным. Нас приняли там же, на улице под деревом, шел тот же банальный разговор, но на этот раз я заговорила о детях, которых нигде не было видно.

– У вас много детей? Где они?

– Они в поле. У нас есть замужняя дочь, у нее два мальчика, и есть женатый сын, у него тоже два мальчика.

Значит, мальчики. Надо было поздравить главу семьи. Но и посочувствовать также.

– Я знаю, что у вас есть дочь, которая причинила вам много неприятностей.

– Йа харам! Это ужасно, что с нами произошло! Какое несчастье!

– В самом деле, это большая неприятность для вас.

– Да, очень жаль. Аллах Карим! Но Бог велик.

– Однако в деревне очень неприятно иметь такие сложные проблемы...

– Да, нам всем очень тяжело.

Мать не говорила ни слова. Все стояла, подчиняясь мужу.

– Да, так или иначе, она скоро умрет. Она очень плоха.

– Да! Аллах Карим!

А мой доктор добавил с видом профессионала:

– Да, она, в самом деле, очень плоха.

Он понял мой интерес к этому странному торгу об ожидаемой смерти девушки. Он мне помогал, живо подтверждая мимикой неизбежную смерть Суад, в то время как мы сами ожидали как раз противоположного... Он принял эстафетную палочку. Отец наконец‑то поведал то, что его особенно заботило:

– Я надеюсь, что мы сможем остаться в деревне.

– О да, конечно. Ведь рано или поздно она все равно умрет.

– На все воля Божья. Эта наш рок. Мы тут ничего не поделаем.

Но он так и не сказал, что же все‑таки произошло, ни слова. Тогда, в какой‑то момент, я сделала ход своей пешкой на шахматной доске:

– И все же для вас будет не очень хорошо, если она умрет здесь? Когда вы проведете похороны? И где?

– Мы похороним ее здесь, в саду.

– Может быть, если я заберу ее с собой, она сможет умереть в другом месте, и у вас не возникнет этих проблем.

Родителям, судя по всему, мои слова о том, что я заберу ее с собой, чтобы она умерла где‑то в другом месте, ничего не говорят. Они никогда в жизни не слышали ни о чем подобном. Хассан сразу понял это и слегка на них нажал:

– Вообще‑то, конечно, это создало бы меньше проблем и для вас, и для всей деревни...

– Да, но мы все же похороним ее здесь, если на то воля Божья, и всем скажем, что похоронили ее, и все.

– Я не знаю, но все же подумайте хорошенько. Возможно, я смогу увезти ее умирать в другое место. Я смогу это сделать, если для вас это будет лучше...

Как это ни отвратительно, но в этой патологической игре я могу делать ставку только на смерть.