- Не тебе говорить! - загремел голос.

- Грешен, батюшка, грешен, - заюродствовал Вельзевул. - Прелюбодеяние, многоженство, мужеложство, табакокурение, пьянство, воровство, картежничество, жульничества всех мастей - это моих рук дело. Но я не убийца. Не побуждал, не провоцировал. Зло убийства - от самих людей, теперь и земная наука это знает. Мальчишка из России открыл-таки клетку Лилит. Зачем ты слепил человека в последний день, Бог? Ты потратил силы на природу, это - да, тут ты оказался всесилен, это у тебя получилось. Но кто же на конец недели откладывает самое важное? Даже рыб ты сделал раньше людей. А на человека у тебя сил не хватило. Черную клетку проглядел. Усталый, старый, глаза слипались. А свалил все на меня, я же и близко к первосозданию не подходил. Сына твоего, между прочим, заваленного камнями, я из смертной пещеры вынес, а ты даже спасибо не сказал. Я тебя любил, а ты сделал меня врагом. Ты любил сына и отдал его на казнь. Ты помнишь Лилит? Как, изгнанная тобой, она стала дьяволицей, как убивала младенцев, как потрошила женщин, как изменяла свой облик? Рожденные от нее изначально были убийцами. Ну, а теперь помножь их число на время воспроизведения чудовищ. На всем человечестве - черные метки. Вот они и грызут друг другу глотки, люди. А в церковь ходят, чтобы украсить Тебя цветами. Целуют Тебе ноги. Льстят Тебе и лгут. А старая ведьма хихикает из своего грота над изуверским ханжеством ничтожных человеков.

- Она же умерла, - сказал Будда.

- Да, она так ужасна в старости, что я обрушил на нее гору. Но эта фурия, ехидна вытекла из-под нее черной речкой. Живучая баба. Так что Лилит - это главная проблема. Она жива и здорова. И на вашем красивеньком Змееносце такое может начаться, что закачаешься.

Боги разошлись каждый к себе.

Буддисты- ангелы взяли свои знамена и стали петь бесконечные песни о счастье. «Замечательные ребята, -подумал Будда, - но Создатель прав: толку, как и зла, от них никакого. Они скорее мыслящие цветы, чем люди. Я их люблю и не буду переделывать. Пусть Он принимает нас такими, какие мы есть».

Моисей был краток. «Ищите чистых, - сказал он своим. - Не вздумайте продавать индульгенции, знаю я ваши штучки. Не жадничайте. Делитесь. Вас не зря били, а потому подумайте: что будет, если за грехи вас лишат избранничества? Он вами недоволен. Избранничество - это ответственность».

Умные евреи даже не стали обсуждать указание. Они тут же начали чистить собственные души.

«За это и страдают, за ум собственного опыта, - вздохнул Моисей. - Но, слава Богу, среди них немало чистых, а теперь будет еще больше».

Где-то в России…  

А птицы во главе с Тамарой собирали по земле странных, одиноких, не помнящих родства людей. Последние годы их стало слишком много. Это был особый народ, для которого чужая смерть и боль мгновенно становилась своей, и они, оставаясь в собственном теле, теряли память, имя и не понимали ни времени, ни места. Тогда их сажали в психушки. Как ни странно, этим мертвоживым возвращать жизнь и память было всего труднее. Их называли чистыми из чистых, и они продолжали жить чужой убитой жизнью, но в какой-то момент вдруг забывали и ее, - а всего-то: мальчишки пустили шутиху или где-то заиграли похоронный марш. Среди них был и потерявший память Николай.

С земли птицы выглядели, как большие быстро летящие облака с лебедиными шеями. Они закрывали солнце, и на земле становилось сумрачно. Но потом солнце снова выходило. На его тепло и выполз из своей норы грязный, заросший, вонючий Аркадий. Он вылез на пригорок и вспомнил, что, кажется, позавчера у него была свадьба. И где же она? Где его дом с постелью, с белоснежной, ручной вышивки простыней? Дома не было. Не было ничего. Лишь по черной, застывшей после огня земле с кочки на кочку перепрыгивала маленькая девочка лет трех.

Тамара заметила ее раньше Аркадия и думала, что успеет спасти малышку.