Жора взял ее за руку и осторожно поцеловал грязные пальцы.

— Расскажу, не волнуйся. Почти все — по дороге. А совсем все — дома. Только обещай в течение ближайших трех часов меня слушаться, ладно?

— Ну… ладно.

Через несколько минут роща опустела. Синюю «газель» набили пленными, люди Волкова, сам Волков и Лиза погрузились в легковушки и отбыли в неизвестном направлении. Теперь только вытоптанный пятачок травы напоминал о том, что совсем недавно здесь кипели нешуточные страсти.

12

Игорь Васильевич Волынский сидел в своем кресле за своим письменным столом в своем кабинете — и не верил своим ушам.

Баба Шура оказалась прирожденным скальдом. А также акыном, аэдом, сказителем, бардом и менестрелем в одном флаконе. То и дело переходя из одного литературного стиля в другой, она в течение сорока пяти минут разворачивала перед Волынским эпическое полотно такой насыщенности, что аж воздух потрескивал. Тут были и злодеи, и герои, и беззащитные красавицы, единственной опорой которых все эти годы была старая нянька… Коварные обольстители, жадные уроды и просто нехорошие люди. И простой, симпатичный паренек с пудовыми кулаками и золотым сердцем. Короче, весь набор.

Игорь Васильевич дослушал бабу Шуру и с шумом выдохнул воздух. Потом кротко спросил:

— Значит, сейчас все мои… сотрудники спасают мою дочь? Во главе с Волковым? А почему же тогда я сижу здесь и слушаю тебя, баба Шура? Почему я опять в стороне? Ведь это мою дочь похитили! И я, старый болван, согласился на этот самый план, абсолютно идиотский…

Баба Шура простерла длань — иначе и не скажешь — в сторону Игоря Васильевича и изрекла:

— Деньги людей портють!

Подумала и добавила:

— Не, не так. БОЛЬШИЕ деньги людей портють. И не всех.

— Баба Шура, что мне делать? В милицию звонить?

— Сиди, Васильич, жди звонка от Волкова. Жорик умный, из него хороший зять выйдет…

— Что?

— Ниче. Это я так. В том смысле, что должен же быть у тебя в доме хоть один умный человек. Кроме меня.

— Баба Шура, ты все-таки не очень…

— А ты хвост-то не поднимай! Продал родную дочь за три рубля?

— Ничего себе три рубля! И никто ее не продавал, что ты несешь…

— Несет курица яйца! Разрешил ты этому глисту нашу Лизу бандюкам сдать, чтобы их потом поймали?

— Но он говорил, что ей ничего не грозит…

— Ну так пошел бы и сам сдался! Или вон, Наташку, жену свою, из Европы прислал бы — пусть в заложницах посидит. Ей опосля никакой диетолог не потребуется, от нервов все жиры скинет.

— Баба Шура, Наташенька даже ничего не знает…

— И знать не хочет! Родила дите — теперь дело не ее. Зла у меня на вас не хватает, Васильич! Кабы не Лизка — я бы уж давно от вас ушла, да ведь она совсем пропадет. Ниче, вот свадьбу сыграем, тогда уж я спокойна буду…

— Да какую свадьбу-то?

Баба Шура гордо выпятила челюсть и удалилась из кабинета. Впрочем, уже через три минуты она ворвалась обратно, неся трезвонящий мобильник.

— Это Жорик! Скажи «але», Васильич!

— Алло? Георгий? Что проис… Да. Да. Я понял. Сделаю. Жду.

В шесть часов вечера приехал Полянский. На этот раз он совершенно не напоминал гея, напротив, был небрит, возбужден и грубоват. Только забытая в правом ухе бриллиантовая сережка напоминала о его недавнем облике.

Войдя в кабинет к Волынскому, Полянский немного нервно хохотнул и потер руки.

— Ну, вот все и в порядке, Игорь Васильевич.