– Он сказал, что стерилизация – процесс необратимый. Что он, даже если бы захотел, ничего не смог бы сделать. Сказал, что с такой родословной нам никогда не позволят усыновить ребенка, не разрешат опекать ни одного малыша. И добавил, что мне, как и моей матери, доверять нельзя.

Лия рыдала с такой безысходностью, что бабушка начала побаиваться за ее рассудок. Она прижала голову внучки к груди и раскачивалась вперед-назад, вперед-назад, пока Лия не отстранилась и не выбежала из дома, оставив бабушку плакать в одиночестве.

Она проскользнула в заднюю дверь богато украшенного храма. Понятия не имея, как ее примут, не зная, как себя вести – преклонить колена или перекреститься, – потрясенная видом золота и резного орнамента, Лия кралась по проходу. Она дошла почти до середины. Скользнула между церковными лавками, упала на колени, разрыдалась, стала молиться, просить прощения, сама не зная за что. Был в ней какой-то тайный стыд, что-то грязное, отвратительное, что бросалось в глаза окружающим – по крайней мере, все доктора во Франкфурте обвиняли ее в этом с рождения. Что-то, что делало ее недостойной, лишало шанса на нормальную жизнь. Лия никогда ничего не рассказывала бабушке, даже не намекала на те ужасные вещи, которые ей говорили во время каждого визита – до сегодняшнего дня. Если бабушка узнáет то, что знали они, увидит то, что видят они, неужели она тоже ее возненавидит? Лия этого не вынесет.

Лия не услышала, как рядом с ней оказался курат. Она лишь заметила, что освещение в церкви изменилось.

Пораженная тем, что сидит одна в темном помещении, рядом с этим священником-католиком, да еще заплаканная и сломленная, Лия, сгорая от стыда, попыталась встать. Но ноги не слушались ее, колени подгибались, и она вновь опустилась на скамью.

– Фрау Гартман. – Курат говорил мягким голосом. – Bitte, сидите. Вы выпили?

– Nein, курат Бауэр! – Она почти кричала. – Прошу прощения. Простите меня. Пожалуйста, простите меня! Пока я молилась, у меня затекли ноги. Вот и все.

– Не стоит извиняться, дитя. Вы всегда можете приходить сюда помолиться.

Лия оказалась беззащитной перед его добротой, и ее губы задрожали. Она попыталась сдержаться, но горе и стыд оказались сильнее – Лия опять разрыдалась.

Курат протянул ей платок.

– Чем я могу помочь?

– Вы подумаете, что я сошла с ума. – Она вытерла слезы, пытаясь отдышаться.

– Вы не первая женщина, которая ищет утешения в церкви… Слава Богу. Особенно в нынешней ситуации.

Лия глубоко вздохнула, изо всех сил стараясь взять себя в руки.

– Герр Гартман исполняет свой военный долг, – заметил курат. – Должно быть, вам сейчас непросто?

Лия покачала головой.

– Я бы ни за что не хотела, чтобы муж увидел меня такой.

– Чем я могу помочь вам, фрау Гартман? – повторил курат свой вопрос.

– Тут уже ничем не поможешь.

– Всегда есть выход.

Лия сдавленно засмеялась.

– Только не в этот раз.

– Вы должны верить, фрау Гарт…

– Вера, – фыркнула она, – нам не поможет.

– Фрау Гартман! – предостерегающе воскликнул он.

– У нас не может быть детей! – выплеснула Лия свою боль.

А потом, испугавшись собственной несдержанности, чувствуя унижение от своего признания, зажала рукой рот и встала, чтобы уйти.

– Откуда вам это знать? Вы замужем всего год. – Курат пожал плечами.