Полковник поднялся с удобного дивана, прошелся по небольшому купе — в эшелоне под штаб определили единственный первоклассный «синий» вагон, два «желтых» вагона отвели офицерам полка, а два десятка «зеленых» занимали солдаты 1–го батальона.

Все ехали с немыслимым в условиях гражданской войны комфортом — никаких тебе теплушек на 40 человек или 8 лошадей, грязных углярок, в которых нижние чины превращались за дорогу в арапов, или открытых платформ, где зуб на зуб от холода не попадал и приходилось постоянно кутаться во что попало, лишь бы хоть немного согреться, так как встречный ветер продирал до костей.

Второй состав, с 3–м батальоном полка, также двигался в пассажирских вагонах, коих от «союзников» осталось в неимоверном количестве. Мейбом раньше и не подозревал, что эти «гости» фактически являлись оккупантами, отобрали лучший вагонный и паровозный парк у «хозяев» и полностью распоряжались им.

И поди отбери назад — чехи сразу зубы скалили, что твои волки. А ведь в восемнадцатом году «братушки» были совсем другими. Мейбом с ними десятки боев на Волге прошел, плечо к плечу. И как они за год спокойного и сытого стояния в тылу изменились!

Действительно — мародерство быстро и основательно разлагает любую, даже прежде бывшую крепкой дисциплиной, армию. Вот так–то!

Федор посмотрел в окно, присев на диван — ночь стремительно вступала в свои права, но взошедшая луна хорошо освещала станцию, на которой его эшелону придется стоять до утра, поджидая отставший за Тулуном 3–й батальон. Но то, может, и к лучшему, зато ведь в Иркутске они будут сразу же после полудня.

— Господин полковник! Вам срочная телеграмма из Иркутска. От генерал–адъютанта Фомина!

Дверь в купе отворилась, и на пороге встал молодой командир команды связи с листком бумаги в руке.

— Благодарю, можете идти, капитан!

Офицер четко развернулся и прикрыл дверь.

Мейбом развернул сложенный вчетверо листок и впился взглядом в строчки.

— Чудны дела! — Федор еще раз прочитал две строчки предельно лаконичного текста. Теперь ему стала понятной такая невероятная спешка.

— Ну что ж, приказ получен, будем его выполнять!

ГЛАВА ТРЕТЬЯ Чтобы козырем судьбу…

(11 мая 1920 года)

Москва

— Храни тебя Господь, сын мой…

Константин истово приложился к кресту, что держал старенький батюшка с печальными глазами и изможденным лицом, прикоснулся губами к его руке и пошел к выходу из церкви, ощущая всей спиной робкие, но пристальные взгляды немногочисленного клира.

И он понимал их тщательно спрятанный испуг и потаенную радость — для них сибиряки явились, словно люди из другого мира, того старого, привычного. С погонами на плечах, что само по себе в Москве для других смертельно опасно…

Выйдя из храма, Арчегов перекрестился на надвратную икону и надел фуражку. Огляделся по сторонам. Следом вышли генерал–майор Степанов, ординарец Гриша Пляскин, единственный, кто щеголял желтыми казачьими лампасами, бывшие с ними на службе трое егерей охраны, державшие в руках даже на заутрене «хлысты».

Светало. Улица была пустынна, но у небольшой церкви царило прямо настоящее столпотворение — полдюжины егерей в темно–зеленой парадной форме с автоматами на изготовку рассыпались полукругом, бдительно зыркая глазами по сторонам.

На той стороне растянулись охранной цепью латыши, в неимоверном количестве — на первый взгляд, хладнокровных прибалтийских парней, этих ландскнехтов революции, было не меньше роты.

Не обошлось и без людей Дзержинского — за храмом и в палисаднике чернели кожаные куртки чекистов.