Двумя пальцами я взял этот несчастный клок волос, обособил фигурной заколкой и вновь постарался придать ему вертикальное положение. Впустую. Не держится, хоть застрелись! Придется обрабатывать башку лаком, а затем полчаса куковать, пока волосяной гребень затвердеет.

Вообще-то подлинный ирокез делается при помощи ножниц и бритвы. Но писатель Фердинанд Изюмов не настолько олух, чтобы кардинально портить свою шевелюру ради одного парадного заезда на избирательный участок. Годы у писателя Изюмова уже не те. Молодая Сашка или стервочки из диксиленда «Полиция Майами» могут сколько угодно скоблить свои черепа до блеска: через месяцок-другой утраченные патлы вернутся, как новенькие. В моем же зрелом возрасте парикмахерские опыты всегда рискованны. Можно отстричь последнее богатство — и безвозвратно.

Среди разноцветных флаконов на туалетном столике я отыскал один ярко-оранжевый с синей молнией и стал сбрызгивать свои волосья дыбом. Аэрозоль «Молния» незаменим для устройства на башке походного панковского причесона. Без всяких ножниц видок становится совершенно чумовым, как будто конскую гриву сбили в кок и вымазали столярным клеем. А если ухитришься вплести в эту гриву пару бубенцов, то американские дедушки панк-движения от зависти посыпят головы пеплом... Кстати, тоже нехилая идея!

Пепельница у меня, по обыкновению, была полна до краев. Я решительно опрокинул ее себе на гребень, повозил рукою и лишь затем обобрал налипшие окурки. Причесон сразу приобрел потрясный цвет. В зеркале отразился пегий панк, бредущий краем морга.

Я тряхнул ирокезом, чтобы насладиться малиновым звоном прицепных бубенчиков. К такой голове был просто необходим конгениальный прикид. Вчера утром, злясь на Сашку, я спустил в мусоропровод изгаженное ею барахло, но уже к вечеру одумался и выкопал внизу среди отбросов еще полезные мне шмотки: непарные полусталинские сапожки на платформе, кожаные краги с косо нарезанной бахромой, половину черной креповой безрукавки, две трети нежно-голубого гусарского ментика а 1а поручик Ржевский и желтые лайковые кальсоны со звездчатыми дырками на ягодицах. Из-за запаха пришлось трижды выстирать это барахлишко во французских духах, однако легкое мусорное амбрэ пробивалось сквозь шанельный аромат, гармонически завершая ансамбль.

Мой сногсшибательный замысел складывался из трех фигур — самого Фердинанда Изюмова в шокирующем наряде, потрясного легкового автомобиля Фердинанда Изюмова и яркой свиты педерастов Фердинанда Изюмова.

Наряд был уже практически собран. Оставалось навесить кило побрякушек на свободную полоску крепа, перевязать кусок голубого ментика офицерскими подтяжками, да еще черной тушью изобразить на правой щеке пацифик, а на левой — два-три рунических знака. Ну это уже перед самым выездом.

Долгожданный автомобиль мне пригнали с таможни еще рано утром. Теперь чудо-авто дозревало на клумбе под окнами, из скучной машины превращаясь в шедевр свободы духа. Когда я спустился вниз, сотрудник местного филиала «Линкольн Кар Индастри» с мрачнейшей рожей выполнял последнее пожелание заказчика: расписывал голубой гуашью черную блестящую дверцу моей покупки. Знай фирма наперед о хулиганском умысле будущего клиента, она бы аннулировала заказ. Поэтому-то я оплатил весь контракт заранее. Ку-ку! Не отвертитесь.

— Господин Изюмов! — Фирмач с ненавистью посмотрел на мой прикид. — Может, не надо больше голубых васильков? Я уже нарисовал тридцать семь штук...

— Надо, Федя, надо, — сказал я и погладил пальцем боковое стекло моего автомобиля.

У этой шестидверной модели «линкольн-тауна» все стекла были, разумеется, затемненными. Сейчас в одном из них отражался мой клевый ирокез с бубенцами.

— И не забудь, — присовокупил я, — про четыре голубые ленты и пупсика на капоте.