— И не забудь, — присовокупил я, — про четыре голубые ленты и пупсика на капоте. Пупсик должен висеть в позе Христа, только вниз головой.

— Почему вниз? — буркнул фирмач, злобно дорисовывая тридцать восьмой василек.

— Потому что я так хочу, — коротко ответил я. — Понял? Делай, что должен, и пусть будет, что будет... — Объяснять этой дубине про Ницше, Сальвадора Дали и Ханса Хольбайна-младшего мне было западло. Не в коня корм.

Фирмач, сердито сплюнув, взялся за тридцать девятый василек, а я поглядел на часы. Секунды быстро тикали. Свита отчего-то запаздывала. Моему великолепному замыслу недоставало последней фигуры.

Где же вы, придурки? — думал я, с нетерпением поджидая своих ручных гомиков.

Больше трети всей суммы, выделенной мне Центризбиркомом на предвыборную кампанию, я истратил на взятки в префектуре Крылатского, еще месяц тому назад. Формально это была чистая благотворительность. По бумажкам вышло, будто бы кандидат Изюмов пожертвовал деньги частному приюту для олигофренов, который официально числился под патронажем префектуры. Однако на деле бабки приплыли на личные счета двух шустрых помощников префекта — в обмен на фиктивную прописку в своем районе. Благодаря ей-то гражданина Ф. Изюмова и внесли в список избирателей, имеющих законное право голосовать там же, где Президент. Этим своим правом я намеревался теперь пользоваться на все двести процентов.

То, что обломилось позавчера на ТВ, вернется сегодня в другом месте. Так гласит великое Правило Сохранения Кайфа, выведенное Ломоносовым-Лавуазье и дополненное лично Фердинандом Изюмовым.

Я уже предвкушал веселое кино: к воротам избирательного участка на улице Осенней с разных сторон приближаются два кортежа. Мой и президентский.

Публика пялит зенки.

Два черных «линкольна» тормозят у ворот: его машина короче моей на одиннадцать сантиметров, а моя вдобавок украшена пупсиком с лентами. И она чуть ближе к воротам.

Публика прикалывается.

Одновременно открываются две дверцы: его обычная, а моя вся в голубых васильках.

Публика тащится.

Из машин выходят два кандидата: один в нудном костюме и с гладким седым пробором, а другой в крутейшем прикиде панка и с мощным гребнем-ирокезом цвета сигаретного пепла.

Публика охреневает.

Вслед за кандидатами следует свита: за одним бесцветные дубы-охранники, а за другим ярко-голубая гвардия вся в серьгах, примочках, феньках, заклепках и ином тяжелом металле.

Публика просто балдеет.

Я захожу в ворота первым, оборачиваюсь и посылаю Президенту воздушный поцелуй.

Публика валяется в экстазе.

Вот вам наглядная иллюстрация: два мира — два кумира. Кто бы потом ни выиграл президентские выборы, в схватке харизм все равно побеждает Фердинанд Изюмов, явивший народу свою оригинальность и творческую непредсказуемость. Будущая история мировой литературы живо пополняется новой скандальной страницей. Гады-критики нервно кусают локти друг другу. А что? Такого отвязного хеппенинга до меня не вытворил ни один прикольщик, живой или мертвый. Даже самурай Юкио Мисима на небесах зарыдает от черной зависти...

Машинально я взглянул на небо, потом по сторонам — и вдруг увидел неподалеку Дусю Кораблева. Тот медленно, бочком-бочком протискивался мимо двух толстых болтливых мамаш, перегородивших своими колясками весь тротуар. Наконец-то!

— Дуся, сучий ты потрох! — заорал я, тряся своим бубенцовым гребнем. — Давай сюда!

Двух разговорчивых мамаш, которые оглянулись на крик и звон, тотчас же сдуло с тротуара. На совков мои прикид и причесон сегодня действовали просто убойно. В радиусе полусотни шагов от меня моментально возникла мертвая зона — как вокруг чернобыльского реактора после аварии. Один лишь фирмач, прикованный к моему «линкольну» железной цепью контракта, был вынужден оставаться на месте.