— Як умру, то поховаты мэне на могыле, — ответил я ему школьной строчкой из Тараса Шевченко.

Подошедший Сердюк громко фыркнул: это-то стихотворение даже он смутно помнил. Речь там шла не о пляже, а о похоронах. Референт российского Президента, тоже оказавшийся рядом с нами, озабоченно зашевелил губами, тщетно пытаясь перевести фразу. В мощной руке возник миниатюрный словарь-разговорник. Оба переводчика, по-моему, владели украиньской мовой примерно на одном уровне.

— Угу-угу, я так и думал, — рассеянно откликнулся на мои слова Журавлёв. Его команда наконец-то справилась со сбором имущества и теперь дожидалась шефа. — Песок, теплая водичка, благодать... Ну а мы поскакали, нам еще индонезийцев снимать. — Громыхая железяками, телевизионщики выкатились из зала.

Глава российского государства неодобрительно посмотрел им вслед.

— Слушай, — обратился он к своему референту, когда массивная дверь закрылась и мы четверо уселись за круглый стол с двумя государственными флажками. — Опять этот наглый Журавлёв. У меня от него в глазах рябит... Им там, в «Останкино», что-о-о, некого больше сюда прислать?

Человек-танк выложил на стол сперва разговорник, блокнот, кожаный бювар, авторучку «паркер» и только потом — сложенную вчетверо шпаргалку.

— В Кремле аккредитовано двадцать человек от «Останкино», — доложил он. — Но тут вот сбоку есть пометка Болеслава Яновича... Журавлёв из этих двадцати самый быстрый. Остальные вообще возятся по полчаса.

— Хорошо, пусть остается, — с досадой в голосе согласился Президент. — Раз быстрый, то пускай, куда от него денешься... От Журавлёва этого, я имею в виду, — после паузы добавил он. Как будто вдруг спохватился, что его слова могут быть неверно истолкованы.

Я кивнул, давая понять, что все истолковал в прямом смысле, а не в каком-нибудь там переносном.

Покончив с телевидением, Президент сразу вернулся в бодрое расположение духа. Пришла пора церемонию официальной встречи на высшем уровне считать начавшейся.

— Ну здравствуйте, господин премьер-министр! — с приветливой улыбкой обратился ко мне глава российского государства. В принципе мы здоровались с ним и до съемок, и перед камерой, но то все было не в счет. Президент не хуже меня знал протокольные тонкости.

— Здоровеньки булы, пан першой министр, — сверившись с разговорником, добросовестно перевел мне человек-танк.

— Добрый дэнь, пан Президент, — ответил я.

— Добрый день, господин Президент, — эхом откликнулся переводчик Сердюк, которому в этот раз даже не понадобился словарь.

Формальности были соблюдены. Еще десять минут я уже по-русски излагал точку зрения официального Киева на послезавтрашние выборы в России. Референт с российской стороны трудолюбиво делал за мной записи золотым «паркером» на белом листе. Записи эти — тоже дань протоколу — не имели никакого значения, хотя бумага потом наверняка будет подшита в особую секретную папку и сохранена где-то в недрах МИДа. Важен был сам факт поддержки перед выборами, а не конкретные слова. Это также было понятно обеим высоким договаривающимся сторонам. По правде говоря, человек-танк мог бы своим «паркером» рисовать на листе рожицы или играть в крестики-нолики, но это ему, разумеется, и в голову бы не пришло.

— Ну, что-о-о... теперь можно и по одной, за славянское братство? — хитро прищурившись, спросил у меня Президент, когда на одиннадцатой минуте я замолк и открыл тем самым неофициальную часть.

— Можно, — согласился я. — И не по одной.

У банкетов, следующих за подобными встречами в верхах, тоже имелся свой ритуал. Каждая сторона обязана была в знак дружбы и сотрудничества употреблять напитки, традиционные для стороны противоположной.