— Никогда! — прошипел он. — Халяву? За наш счет? Никогда! Мало вам федерального бюджета, кровопийцы? У меня в зоопарке звери голодают! У меня в кукольном театре народные артисты месяцами тринадцатой зарплаты не видят! У меня... — Круглов тяжело задышал.

Зато у тебя хватает денег на чугунных Георгиев Победоносцев, неприязненно подумал я. Раз в неделю очередного Жору отливают и ставят где-нибудь под оркестр. Каждый такой памятничек со змеем стоит четверть миллиона долларов. И ничего, бюджет выдерживает, Москва стоит.

— Так вы готовы поддержать нашу идею? — в упор, без экивоков спросил я.

— Оплачивать халяву? Поищите дурака! — отрезал багровый Круглов. — Я сегодня же аннулирую ваши карточки!

— Ваше последнее слово?

— Нет и нет!

Видит бог, я хотел договориться мирно. Мэр столицы — не какой-то там прибайкальский губернатор, должен понимать ситуацию. Если ты меня не любишь, не люби: не приглашай меня к себе в гости, не шли поздравительных открыток к Новому году. Но нельзя, колобок, понимаешь, нельзя каждое мое слово встречать в штыки. Опасно. В случае нашего проигрыша мы ведь с тобой встретимся у одной стенки, и там уж нас помирят... Все-таки власть портит, сделал я грустный вывод. Даже муниципальная.

Я подошел к столу, демонстративно сунул руку в боковой ящик и щелкнул клавишей. Послышался негромкий гул. Затем я передвинул массивную медную пепельницу поближе к краю стола.

— Стало быть, вы, Игорь Михайлович, отказываетесь поддержать нашего Президента на выборах? — громко спросил я, наклоняясь к жерлу пепельницы. — Верно я вас понял?

Лицо Круглова перекосилось. Президент всегда искренне выражал симпатию столичному мэру. Вероятно, мэр представил вдруг, как я прокручиваю главе государства пленочку с записью нашей дискуссии, и — прости-прощай симпатия. В пределах Садового кольца я имел репутацию человека хитрого и безжалостного. Слухам о своем иезуитстве попустительствовал я сам: с таким шлейфом гораздо удобнее было общаться с должностными лицами. Страх — сильное орудие в умелых руках.

— Я не отказываюсь... — через силу выговорил колобок, со злостью глядя то на пепельницу, то на меня. — Я просто хотел сказать, что...

— ... что вам не нравится эта карточка с фотографией Президента, — ласково продолжил за него я. — Выражайтесь откровенно, не бойтесь! Значит, вы не хотите, чтобы в день выборов москвичи, голосующие за Президента, сэкономили в метро на жетонах? Так?

— Нет, почему же... — Мэр выдавливал из себя речь, как засохшую пасту из тюбика. — В принципе... я не возражаю против... вашей идеи. Мэрия готова принять на себя... расходы. — Последнее слово далось Круглову особенно нелегко.

Я бросился к Игорю Михайловичу и снова пожал его честную ладонь. И снова мэр не успел ее вовремя отдернуть. Эх, жаль, что фотографа здесь не было!

— Спасибо, спасибо! — с пылом сказал я. — Как я рад, что мы нашли общий язык!.. Ой, вы уже уходите? А то посидите, Ксения чай организует...

Под прицелом пепельницы перекошенный багровый Круглов беззвучно отступил к двери, беззвучно выматерился и пропал, даже не сделав дяде ручкой. Ну и пускай, не помру без его «до свиданья». Сам Дик Ньютон — и тот не справился бы с колобком без единого выстрела, как я. Прошу приплюсовать тридцать очков мне в зачет.

Дождавшись, пока за мэром захлопнется дверь, я вернул пепельницу на место, опять запустил руку в боковой ящик стола и отключил портативную машинку для измельчения бумаг: именно она и издавала зловещий тихий гул. В отличие от господина Сухарева, бывшего шефа бывшей президентской СБ, я не имею обыкновения записывать кремлевские разговоры. И сроду не держу у себя никакой подслушивающей техники. Я все-таки лучше, чем обо мне думают.