Вопрос был не праздный. В самом деле, что может понадобиться долларовому миллионеру от генерал-майора ВДВ? С его деньгами он может сам решить любую проблему, задействовав в своих целях кого-то более сговорчивого и менее щепетильного, чем Логинов, навсегда застрявший в генерал-майорах благодаря своей прямолинейности и принципиальности (или, говоря словами его недоброжелателей, тупости и упрямству). Андрей Никитич не имеет никакого отношения ни к спецслужбам, ни к тыловым снабженческим структурам; все, чем он располагает, — это несколько тысяч лихих ребят в голубых беретах. Да и те не его собственность, не холопы, которыми он может распоряжаться по своему усмотрению, а всего лишь подчиненные. Он им не хозяин и не бог, а командир, и, если господину олигарху понадобилась, скажем, небольшая личная армия для войны с кем-то из конкурентов, он явно обратился не по адресу. Или дружище Игорек изменился настолько, что искренне уверовал в то, что купить можно кого угодно?

Поднимаясь по отделанным натуральным полированным гранитом ступенькам широкого пологого крыльца, генерал решил больше не ломать голову над вопросами, ответы на которые дожидались его за зеркальными дверями ресторана. Не стоит загодя портить себе удовольствие от встречи со старым боевым другом. Если выяснится, что друг, как в песне, «оказался вдруг», тогда разговор у них будет короткий. А что, если Шапошников просто соскучился? В конце концов, в его окружении вряд ли найдется хотя бы один человек, которому от него ничего не нужно, с которым можно просто посидеть и выпить, болтая о пустяках. При его капиталах каждый надеется получить от общения с ним какую-то свою выгоду, и в этом бывшему старшему сержанту ВДВ Шапошникову можно только посочувствовать…

Нетерпеливым движением отстранив кинувшегося открывать дверь дюжего швейцара, генерал прошел в сверкающий отраженными в зеркальных поверхностях огнями вестибюль. Здесь пахло дорогим табаком и тонкой пищей, из занавешенного тяжелой портьерой широкого проема, ведущего в обеденный зал, доносилась негромкая струнная музыка. Это было хорошо; больше всего Андрей Никитич не любил кабаки именно за чересчур громкую и безвкусную, вот именно кабацкую, музыку. Впрочем, Шапошников имел полную возможность выбирать, и выбрал местечко, наиболее соответствующее его насущным потребностям, — пусть дорогое, но уютное и позволяющее беседовать, не надрывая при этом глотку.

В зале оказалось много света, хрусталя, позолоты, крахмальных скатертей и мраморных колонн. Огни люстр и свечей отражались в полированном мраморе и тысячами бриллиантовых искр вспыхивали в хрустале. Играл струнный квартет; миловидная, хотя и несколько анемичная скрипачка была одета в строгое длинное платье траурного черного цвета и щеголяла минимумом макияжа, но Андрею Никитичу ее вид почему-то показался даже более развратным, чем у полуголой стриптизерши. Немногочисленная, шикарно одетая публика вела себя сдержанно и в высшей степени пристойно, вышколенные официанты беззвучно и ловко лавировали между столиками. Вокруг благородно поблескивало и деликатно позвякивало о фарфор массивное столовое серебро; потолок, сплошь позолоченная лепнина и фрески, маячил где-то в недосягаемой высоте. Генералу Логинову, который приезжал в Москву из дивизии не чаще раза в год и не дольше, чем на неделю, да и то по настоянию жены, утверждавшей, что для них обоих это единственный способ не одичать и не обрасти мохом, все это больше напоминало какой-то театр или зал для торжественных приемов, чем место, где люди утоляют голод и жажду.

К нему подошел метрдотель — черно-белый, как пингвин, очень солидный. Он был лет на десять старше генерала и, как и швейцар в вестибюле, щеголял военной выправкой, говорившей о строевом, кадровом прошлом. Андрея Никитича слегка перекосило: хороша же все-таки страна, вчерашние защитники которой вынуждены идти в лакеи, чтобы прокормиться! — но он привычно сдержался, тем более что выправка — это еще не военный билет; она — просто элемент внешности, а внешность бывает обманчива.