— Да будет тебе! — пугливо покосившись на женщин — не слышали ли, — оборвал его Михаил Васильевич. Он потер ладонью замерзшее, уже начавшее неметь ухо. — Что ты все время каркаешь? То снял портупею и рассыпался, то кладбище, то крематорий… Рано тебе об этом думать!

— Об этом, Мишаня, думать никогда не рано, — возразил Камышев. — Думать и готовиться, чтоб, когда придет твой срок, долгов после тебя не осталось. Кому, скажи на милость, охота по чужим счетам платить? Тут со своими-то дай бог разобраться…

В этой реплике Михаилу Васильевичу почудился какой-то мрачный, чуть ли не зловещий подтекст, и он поспешил сменить тему.

— Уезжаешь, значит, — повторил он. — Жалко.

— А ты не жалей, — посоветовал Камышев. — Я ведь ненадолго — надо же, в самом деле, вещички собрать, квартиру, как положено, законсервировать, то да се… В общем, привести дела в порядок. Надеюсь, твое предложение еще в силе?

— Это насчет места в службе безопасности? — удивленно уточнил Горчаков. — Да ради бога, с дорогой душой! Просто мне казалось, что ты… Ну, в общем, что тебе это не нужно.

— Было не нужно, — согласился Николай Иванович, — а теперь вот понадобилось. Так что надоесть я тебе, Мойша, еще успею хуже горькой редьки. Так вот, чтоб не надоел, присмотри-ка ты мне, браток, по-родственному какую-никакую хибару. На дворцы не замахивайся, главное, чтоб над головой не капало, и чтоб речка недалеко… Сможешь?

— Да это не вопрос, не купим, так построим… А с чего это ты вдруг так резко передумал?

— Ничего не вдруг, — проворчал Камышев. — Говорю же: не люблю оставлять после себя неоплаченные счета. А в этом городе я кое-кому крепко задолжал. Я их, стервецов, обещал вывести на чистую воду, и выведу непременно!

— Кому это ты обещал? — уже начиная понимать, что дурное предчувствие его не обмануло, осторожно спросил Горчаков.

— Да этому вашему, как его… Фамилия у него еще такая дурацкая — не то Барачный, не то Замарайкин… Короче, вашему главному менту!

— Сарайкину?

— Во-во, Сарайкину. Такая отвратная рожа, тебе не передать! Так бы и хрястнул по ней кулаком, насилу сдержался, честное слово…

— Это ты зря, — снова покосившись на женщин и слегка понизив голос, произнес Михаил Васильевич.

— Чего зря — сдержался? Может, и зря. Но он же при исполнении был, а это, вроде, уже другая статья… Оно мне надо?

— Да нет, — нетерпеливо отмахнулся Горчаков и снова рассеянно потер мерзнущее ухо. — Заелся ты с ним напрасно, вот что я тебе скажу. Злопамятный он. И подлый. А в этом городе без его ведома и лист с дерева не упадет.

— Вот я и говорю: знает ведь, огрызок, наверняка знает, кто меня по кочерыжке отоварил! Знает и молчит, и мер никаких принимать не собирается.