Какая извращенная жестокость чувствуется в этом слове.

Мой тон спокоен и взвешен. Сегодня я веду себя лучше всех.

— Оливия будет хорошо себя завтра вести, правда?

Мама устало вздыхает. Потом отпивает из бокала напротив нее. Выглядит подозрительно похоже на мартини. Класс, она уже начинает с крепких напитков.

— Я выбрала ее подружкой невесты, — говорю я. — У меня был выбор еще из двадцати человек. — Это не совсем правда. — Но она ведет себя так, будто это непосильная ноша. Я почти ни о чем ее не просила. Она даже не пришла на девичник, хотя для нее была свободная комната в доме. Это выглядело так странно…

— Я могла прийти вместо нее, дорогая.

Я смотрю на нее. Мне бы и в голову не пришло, что она хотела пойти. Кроме того, я бы ни за что на свете не пригласила свою мать на девичник. Тогда бы он превратился в скучную посиделку.

— Слушай, — снова начинаю я, — это все неважно. Это уже в прошлом. Но она может хотя бы попытаться выглядеть так, будто счастлива за меня?

— У нее был тяжелый период, — говорит мама.

— Ты имеешь в виду то, что ее бросил парень, или что там с ней произошло? Они встречались всего пару месяцев, если верить ее «Инстаграму». Вот это я понимаю, великая романтическая история! — несмотря на все мои благие намерения, в голос прокралась нотка раздражения.

Маме сейчас более важно как можно четче прорисовать свои губы.

— Но дорогая, — говорит она, закончив. — Если подумать, вы с красавчиком Уиллом тоже не так уж и долго были вместе.

— Это совсем другое дело, — раздраженно отвечаю я. — Оливии девятнадцать. Она еще подросток. Подростки думают, что любят, хотя на самом деле это просто гормоны играют. Я тоже думала, что влюблена, когда была в ее возрасте.

Я вспоминаю Чарли в восемнадцать лет: глубокий коричневый загар, белая линия, иногда видимая под его шортами. Мне пришло в голову, что мама не знала — или не хотела знать — о моих юношеских любовных историях. Она была слишком занята своей личной жизнью. И слава богу. Вряд ли хоть какой-нибудь подросток хочет пристального родительского внимания. И все же я не могу не понимать, что все это лишь доказывает, что с Оливией они гораздо ближе, чем когда-либо были мы.

— Когда твой отец меня бросил, — говорит мама, — вспомни, что мне было примерно столько же. И у меня был новорожденный ребенок…

— Я знаю, мам, — заверяю я так терпеливо, как только могу. Я слышала историю о том, как мое рождение разрушило то, что вероятно стало бы удачной карьерой моей матери.

— Ты знаешь, каково мне пришлось? — спрашивает она. Ну вот, началось: все по старому сценарию. — Пытаться устроить карьеру и ухаживать за малышом? Пытаться заработать и хоть чего-то добиться? И все ради того, чтобы элементарно прокормить нас.

«Тебе необязательно было продолжать пытаться стать актрисой», — думаю я. — «Если ты действительно пыталась прокормить нас, то это не самый разумный способ. Нам необязательно было тратить весь твой мизерный доход на квартиру в центре Шафтсбери-авеню и голодать из-за этого. Я не виновата, что ты не думала головой, когда была подростком, и из-за этого залетела».

Как обычно, ничего из этого я не говорю вслух.

— Мы говорили об Оливии, — говорю я вместо этого.

— Нууу, — протягивает мама. — Давай скажем так, Оливия пережила немного больше, чем просто неудачные отношения.

Она рассматривает свои блестящие ногти — тоже ярко-красные, как будто она окунула пальцы в кровь.