Теперь стало ясно, что разговаривать с ним можно более откровенно.

– Вы были в Польше? – спросил его Бейски.

– Да, – признал офицер. – Только что вернулся оттуда.

– Остались ли там евреи?

– Никого из них не видел.

Вокруг толпились заключенные, переводя смысл разговора остальным, стоявшим поодаль.

– Откуда вы сами? – спросил офицер.

– Из Кракова.

– Я был в нем две недели назад.

– А в Аушвице? Что насчет Аушвица?

– Я слышал, что в Аушвице все же осталось несколько евреев.

Заключенные погрузились в задумчивость. Слова русского офицера дали понять, что Краков опустел, и если они вернутся в него, то будут ощущать себя подобно высохшим горошинам на дне кувшина.

– Что я могу для вас сделать? – спросил офицер.

Раздались просьбы о пище. Он решил, что сможет доставить им повозку с хлебом и конское мясо. Все появится еще до вечера.

– Но вы можете поискать, что есть в городе, – предложил офицер.

Идея им понравилась – они могут просто выйти за ворота и получить все, что нужно, в Бринлитце. Кое‑кто не мог себе этого представить.

Молодые ребята, среди которых были Пемпер и Бейские, пошли провожать офицера. Если в Польше не осталось больше евреев, им некуда деться. Они не собирались получать от него инструкции, но считали, что он мог бы обсудить с ними то затруднительное положение, в котором они оказались. Русский офицер помедлил, развязывая замотанные вокруг столба поводья.

– Не знаю, сказал он, прямо глядя им в лица. Не знаю, куда вам податься. Только не на восток это‑то я могу вам сказать. Но и на запад. – Он снова стал дергать пальцами узел. – Нас нигде не любят.

* * *

После разговора с русским офицером, узники Бринлитца вышли наконец за ворота, чтобы вступить в первый осторожный контакт с внешним миром. Первые шаги навстречу ему сделала молодежь. Сразу же после освобождения Данка Шиндель вскарабкалась на лесистый холм за лагерем. Начинали расцветать лилии и анемоны, и перелетные птицы, вернувшиеся из Африки, копошились в ветвях. Данка посидела на холме, наслаждаясь спокойствием дня, а потом, перекатившись на бок, легла в траву, вдыхая аромат цветущей зелени и глядя в небо. Она лежала тут так долго, что ее родители стали беспокоиться, не случилось с ней чего‑нибудь в деревне или же не натолкнулась ли она на русских.

Одним из первых, если не самым первым, ушел Гольдберг, спеша добраться до своего добра, спрятанного в Кракове. Он собирался как можно скорее эмигрировать в Бразилию.

Большая часть заключенных старшего возраста продолжала оставаться в лагере. Теперь в Бринлитце были русские, и офицеры заняли виллу на холме над поселком. Они доставили в лагерь освежеванную тушу лошади, и заключенные жадно накинулись на мясо, хотя оно показалось им слишком сытным после их диеты из хлеба с овощами и овсяных каш Эмили Шиндлер.

Лютек Фейгенбаум, Янек Дрезнер и молодой Штернберг пошли в городок раздобыть продовольствия. Улицы его патрулировались чешскими подпольщиками, и немецкое население Бринлитца теперь, в свою очередь, опасалось появления освобожденных из заключения. Лавочник дал понять ребятам, что к их услугам целый мешок сахара, который он хранил в кладовке. Штернберг, не в силах сопротивляться искушению, уткнулся в него лицом и горстями стал запихивать сразу в рот, из‑за чего начал маяться жестокими болями в животе. Он стал жертвой того, что открылось группе Шиндлера в Нюрнберге и Равенсбрюке – и свободу, и изобилие пищи надо воспринимать постепенно.

Главная цель этого похода в город заключалась в надежде найти хлеб. Как член охраны Бринлитца Фейгенбаум был вооружен автоматом, пистолетом, и когда пекарь стал доказывать, что у него нет ни крошки хлеба, кто‑то сказал Лютеку: «Припугни‑ка его автоматом».