Самое мистическое ощущение — от монастыря Гндеванк (X век). Он расположен над заброшенной, почти перебитой там и здесь камнепадами и оползнями старой дорогой на Джермук, где добывается самая вкусная минеральная вода на свете. Перед входом в церковь — огромное тутовое дерево с расколотым стволом, скрепленным витой проволокой толщиной с палец. Совершенная пустошь и таинственная тишина наполняют ущелье. Уединенность, заброшенность дороги и гор вокруг, одинокая горящая свеча, зажженная когда-то кем-то в глубине церковного притвора, — всё это придает особенное очарование взгляду из этой точки гористого пейзажа…

Из Гндеванка выбираемся нешуточным серпантином на современную трассу, на приборной панели то и дело мигает сигнал о срабатывании системы контроля тяги, и я стараюсь не смотреть за борт, а только на капот, давно задранный в небо. На середине склона уже набрана та высота, где утрачивается соизмеримость деталей ландшафта и человеческого тела, и становится не страшно. Наша Mazda CX-7 скоро нагоняет УАЗ, и ту паузу, в которую его водитель запинается, чтобы со скрежетом врубить раздатку, мы используем для того, чтобы оглядеться и еще раз обомлеть от воздушного простора.

Из раскадровки «Саят-Новы» («Цвета граната»): Сиреневый туф. Лиловые гранаты. Рядом чеканный кинжал. Гранаты истекают кровью. Свищет ветер. Колокола звучат сами по себе. Горы начинают расти.

Параджанов похож на султана-факира, который вот-вот должен вступить в кадр создаваемого им мира; но подлинный демиург всегда соблюдает сакральность и царит в сокрытии. Тифлисский армянин, он впервые приехал на историческую родину уже зрелым творцом и был потрясен. «Нет античней земли на советской территории, чем Армения», — писал Параджанов. И хотя в Крыму памятников античности куда больше (в Армении лишь один языческий — эллинский храм Гарни близ Гегарда пережил установление христианства), режиссер прав: только здесь древность есть черта национального характера.

Ереван ждал Параджанова и не дождался. Тем не менее возник музей, открыв двери которого, понимаешь, как с помощью подручных черточек быта художник превращал обыденность в искусство, картонную коробку — в шляпку феи, фарфор — в оклад иконы, сетчатку — в живописное полотно, простое чувство — в возвышенное.

Возраст с коньяком обходится примерно так же, как с человеком, — он его насыщает вдумчивостью. Молодой коньяк рьян и слегка дерет гортань, в то время как двадцатилетний, слегка маслянистый на вкус и вид, тихо распускается в груди жаркой розой.

Комплекс винных подвалов треста «Арарат» возвышается над левым берегом реки Раздан, текущей меж базальтовых скал. Некогда на этом месте стояла Ереванская крепость, где в 1827 году Александру Сергеевичу Грибоедову удалось посмотреть постановку его пьесы. Лучший обзор на центр города открывается именно со склона холма — основания краснокирпичного замка коньячного завода, в глубине которого располагаются заветные погреба; в них однажды пришлось заночевать поднабравшемуся «буревестнику революции» — Горькому, не сумевшему одолеть кинувшуюся вдруг на грудь лестницу, ведущую из подземелий.

Благоухающие благородно работники завода «Арарат» обладают индульгенциями у сотрудников дорожно-патрульной службы и верят в то, что их организм, обволоченный коньячными парами, защищен от вирусов и инфекций.

Территория современной Армении составляет десятую часть ее обширных некогда исторических владений. Возвращаемся в Ереван вдоль границы с Турцией, и слева по борту становится всё явственней призрак Арарата. Сначала виден только его контур, затем проявляется дымчатый силуэт, и вот уже различаешь зеленые склоны и черно-белые вершины. Образ величественно вырастающей Горы Спасения, находящейся вне отчизны, — это опора и символ национальной воли небольшого народа, ничего не забывающего из своего прошлого — и обращенного в будущее.