Тогда Кедрин снова вышел на курс. Оптический маяк придвинулся совсем близко, проскользнул рядом, но Кедрин уже тормозился. Торможение получилось очень удачным.

Дуглас был теперь совсем рядом и поглядывал то на Кедрина, то на свою раму и время от времени трогал какие-то лимбы и рычажки, так что дрожащая стена вокруг него то почти совсем исчезала, то становилась менее прозрачной, темнела, и тогда вместо рамы с Дугласом в пространстве возникал какой-то черный, плотный, приплюснутый кокон. Наконец запасы кедринского долготерпения иссякли окончательно.

— Что за фокусы? — спросил он обиженно. — Ты больше не дышишь воздухом? Тебе хватает межзвездного водорода? А может быть, ты сидишь где-то в спутнике и просто стереопроецируешься в этот куб, как статуи из Эрмитажа?

— Верь своим глазам, Кедрин, — с достоинством произнес Дуглас и даже обошелся без своего излюбленного «ну, ну». — Глаза аппарат, заслуживающий доверия. Не верь своим построениям. Сомнительным построениям, страдающим отсутствием логики. Я здесь, а не где-либо в другом месте. И почему я должен отказаться от неплохой привычки дышать воздухом?

— Но эта рама?

— Пока это рама. Когда-нибудь люди станут строить такие звездолеты. Так я думаю. Здесь работает всего лишь фи-компонента гравиполя. Это поле непроницаемо для многих вещественных субстанций. А когда оно выключается, остается рама. И вот этот реактор. Легкость транспортировки, простота управления. И другие достоинства…

Холодовский развернулся рядом. В вытянутых верхних руках его скваммер нес готовый прибор. Так во время оно подавали на стол самовар — некогда тоже плод технической мысли и конструкторского остроумия.

— Ну вот, — облегченно вздохнул Холодовский, словно он опустил тяжелую ношу, и вытер пот со лба. — Только что это испытывалось в закрытом доке, и все оказалось в порядке. Берет направление с точностью до градуса, больше нам пока, по сути, и не нужно. Сейчас испытаем в пустоте.

— Что он будет принимать?

— Гур зайдет со стороны экранов с пороховой ракетой. Она пройдет мимо и оставит пахнущий след. Несколько в стороне от направления, в котором я сейчас ориентирую озотаксор — так мы его назвали. Дуг, не лопни в своей раме от самодовольства.

— А что? — сказал Дуглас. — Это уж, Слава, ну, ну… Обзор исключительный, на ходу легка. И забот всего — через месяц заменить элементы реактора. Вот покатаюсь в свое удовольствие — отдадим на Землю. Пусть запускают в серию.

— Что ж, пусть… — рассеянно отозвался Холодовский. — Кедрин, держи: блок записи. Еще не закреплен, так что держи на руках и старайся не дергать: полетят провода… Твое дело следить, как будет писаться. Гур, где ты там?

— Я здесь, любезный друг. Скучаю по позиции и ожидаю решительной команды.

— Ты взял прицел точно?

— О, конечно, нет, — сказал Гур.

— Ну, Гур, — сказал Дуглас. — Ну, ну… Только не старайся, чтобы твоя ракета угодила в нас.

— Не буду стараться, — пообещал Гур.

— Внимание, — сказал Холодовский. — Наблюдать. Гур, пять. Четыре. Три. Два. Один. Да!

Кедрин не отводил глаз от толстого стекла, за которым неподвижная круглая пластинка, кажется, никак не собиралась реагировать на запуск небольшой сигнальной ракетки. Кедрин уже хотел сказать, что запись не работает, как вдруг пластинка медленно тронулась с места, закрутилась, подставляя магнитной головке все новые участки.