— Капитан двадцать первой бронетанковой дивизии Ольгерт Зельц прибыл для… ведения… переговоров. К вашим услугам, господа…

Стоящие перед ним люди переглянулись. Первым заговорил пожилой:

— Что ж, рад с вами познакомиться, капитан. Честно говоря, не ожидал… Впрочем, ладно… Вы меня хорошо понимаете (говорил он на чистейшем берлинском)?

— Абсолютно. Ваш немецкий идеален. Можете считать это за комплимент, но я давно не слышал подобного. Вы, вероятно, бывали в Германии? Берлин, может быть, Потсдам?

— Десять лет, капитан. Я десять лет служил на вашей родине.

— Служили? — Похоже, этого Зельц услышать не ожидал. — Десять лет? Где?

Вместо ответа собеседник жестом указал ему на широкую мраморную скамью:

— Присаживайтесь. Разговор предстоит долгий и… непростой…

Кивнув, Зельц сел, оба его собеседника сделали то же самое.

— Как мне обращаться к вам? Вы тоже военный человек? Как и господин майор?

— О, простите, капитан, это действительно не совсем вежливо с моей стороны. Разрешите представиться — генерал Музыкальный, военная разведка России…

Он не договорил, с удивлением глядя на вскочившего Зельца (привычка — вторая натура: настоящий офицер остается таковым в любой ситуации).

— Простите, господин генерал. Я не знал. Разрешите присесть?

— Садитесь, капитан, садитесь. Вы вовсе не обязаны так… э… поступать. Я не ваш непосредственный начальник, в конце концов…

— Мои, как вы изволили выразиться, непосредственные начальники погибли. Младшему офицеру непозволительно в присутствии…

Генерал махнул рукой:

— Ладно, ладно, капитан, я понимаю. Вольно.

— Благодарю. — Зельц вновь опустился на сиденье. — Я могу задать вопрос?

— Пожалуйста.

— Каков мой… статус? Я военнопленный?

— Военнопленный? — Простейший вопрос неожиданно поставил генерала в тупик. — Ну… я так не думаю… Скорее всего нет. Потерпите немного — и поймете почему. Хорошо?

— Да. — Зельц хотел попросить разрешений закурить, но не решился, — Вы хотели что-то мне рассказать?

— Скорее спросить… — Музыкальный на несколько секунд замолчал, подыскивая наиболее подходящую формулировку. — Вы знаете, какой сейчас год?

— Год?.. — ошарашено переспросил капитан. — Я не ослышался, герр генерал, — вас интересует год? Время? Дата?

— Да, капитан, вы поняли правильно. Сами ведь хвалили мой немецкий!

— Простите. Сейчас весна 1942 года, господин генерал. Третий год войны… — неожиданно грустно добавил он. Впрочем, собеседник этого вроде бы не заметил.

— Что ж, все верно, капитан, все абсолютно верно… — Голос генерала стал отчего-то тихим и несколько взволнованным. Обернувшись к Московенко, Юрий Сергеевич по-русски спросил: "У тебя есть календарик, Саша?"

— Может, не стоит? — Московенко полез во внутренний карман, но доставать требуемое не спешил. — Секретность…

— Да какая тут секретность, Саша… — устало пробормотал он. — От кого секретность? От него? — Генерал кивнул на непонимающе прислушивающегося Зельца. — Мы сейчас в одной лодке, и, боюсь, это все серьезнее, чем я предполагал. Если для него сейчас сорок второй, то какой год для нас?

Московенко молча кивнул и протянул ему картонный прямоугольник карманного календаря.