И хотя был ранний вечер, я растопила камин и легла на матрас, укутавшись одеялом до ушей. Я спала, пока могла. Это вторая ночь. Этой ночью она начнет говорить со мной.

* * *

Три месяца он был почти во всех моих снах. Высокий, как Сайлас, и худой, как он. И, как и с Сайласом, я никогда не видела его лица. Порой я успевала заметить блеск глаза, видела улыбку, но все было фрагментами, как бывает во снах, когда ты знаешь что-то, не осознавая этого. Если подумать, то не было совпадения, что человек из сна появился в моей жизни вскоре после Сайласа. Но это не имело значения, ведь, кем бы он ни был, его присутствие успокаивало. Он говорил, но слова исчезали, оставалось лишь ощущение, что все будет хорошо. Я его знала. Он был моим другом.

Он порой брал меня за руку, потирал, поддерживая, мое плечо. Как-то раз он стоял за мной, пока я работала за столом в старой аптеке, обнимал меня длинными руками, пальцы впивались в мою талию с властью, что пугала меня. Я проснулась тогда с колотящимся странным, запретным образом сердцем.

В этот раз мне снился дом. Я снова была в аптеке, смешивала лекарство. Эти сны я любила и ненавидела больше всего: любила, потому что возвращалась к себе, делала то, что любила, ненавидела, потому что это были лишь сны, потерянные, как и отец. Этой ночью тот человек стоял рядом, кивал, улыбался, а я добавляла в лекарство щепотку то того, то этого. Он называл рецепт, и я слушалась, делала, как он велит, ощущала его радость. Я была в любимой синей тунике, карманы фартука были тяжелыми от ингредиентов, я была сосредоточена. Я знала, что эта смесь – самая важная из всего, что я делала. Это спасет мою маму, это вернет мне брата. Это зелье могло изменить все. И я могла это сделать. Только я могла.

Мужчина сказал что-то, и я успела заметить вспышку белого, и он отвернулся. Я посмотрела на зелье, а оно выкипало, испорченное, и мужчина качал головой, его недовольство было понятным, я могла ощутить его на вкус. Начался стук, Совет был у двери, называл меня ведьмой, предательницей, кричал, что они знают, что я делаю зелье, что они повесят меня. Сожгут за такое. Я видела свет факелов в окнах, стекло таяло от жара огня. Сотни кулаков стучали в дверь аптеки, звали меня на смерть, а мужчина молчал, стоял спиной ко мне, опустив разочарованно плечи.

Конечно, когда я проснулась, стучала не толпа, а мама. Огонь спокойно горел. Я спала пару часов, и я села, едва дыша, все еще помня кошмар, тени играли в комнате, словно танцевали дети. Мои руки дрожали, пальцы были сжаты, словно я держала ложку.

Стук изменился, стал размеренным, и холодок пробежал по моей спине. Она стучала, будто начинала мелодию, раз-два-три, раз-два-три. И у нее были свои реплики в этой пьесе, я ждала их во тьме.

- Просыпайся, кроха, - сказала мама, изображая любовь. – Проснись и пой, дочурка, моя милая малышка.

- Хватит, - прошептала я, закрывая руками уши. Я не знала, помнила ли она, что говорила и делала в такое время. Я надеялась, что нет.

- Эррин, - звала мама за запертой дверью. – Ты меня слышишь, милая? Мне одиноко, Эррин. Я скучаю по твоему отцу. О, как я скучаю! И Лиф. Помнишь брата? Красивого, умного брата. Была ли хоть одна мать так одарена двумя прекрасными детьми? Ты не откроешь дверь, дитя? Не выпустишь меня? Не поплачем вместе по потерянным мальчикам?

Моя губа дрожала, слезы выступили на глазах.

- Я слышу тебя, красавица моя, - она царапала дверь. – Я чую тебя. Слушай, Спящий принц идет. Он придет сюда с армией. Я не хочу, чтобы он забрал и тебя, не хочу, чтобы он лишил меня моих деток. Иди сюда, дитя, и я защищу тебя. Иди к маме, Эррин.

Я слышала, как она скребется, и сглотнула.

- Ты не будешь одна, малышка.

- Я не хочу быть одна, - прошептала я, слова вылетели сами, я едва их слышала, но зверь их слышал.