— Ага, проснулась, — сказал Джимми, поворачиваясь в ее сторону. — Я бросил курить, когда приехал в Англию, но сегодня упросил Мунго дать мне парочку сигарет.

— Они выводят тебя из себя, да? Твои братья, хочу я сказать…

— Мунго совершенно себя не контролирует. Но это потому, что ему не хватает любви. Так, во всяком случае, он говорит, и я, кстати сказать, хорошо его понимаю. Что же касается Феликса, то он куда более уравновешенный тип, нежели я или Мунго. В принципе, он знает, чего хочет, и рано или поздно своего добьется — с помощью Фебы, разумеется, с которой они очень похожи. Нет, если честно, на братьев я зла не держу.

— Тогда на кого же ты так злишься? — осторожно спросила Одетта. — На отца, который не оставил вам денег? — Поскольку в салоне было жарко и накурено, Одетта опустила стекло и с жадностью втянула в себя прохладный вечерний воздух.

— А с какой стати отец должен был нам что-то оставлять? Он тратил то, что заработал своим трудом. Мы давно уже выросли и должны жить своим умом.

— В таком случае, — сказала Одетта, — ты злишься на себя. У тебя комплекс вины старшего брата, который хочет помочь младшим устроиться в жизни, но чувствует, что это не слишком хорошо у него получается. Тем не менее ты к этому стремишься. К примеру, предложил Фебе и Феликсу пожить у тебя на ферме. По крайней мере, им не придется платить за квартиру.

— Отец все оставил мне, — неожиданно сказал Джимми. В салоне похолодало, и он, выбросив окурок в окно, снова поднял стекло. — А Мунго и Феликса из завещания вычеркнул. Уж и не знаю почему. Но я бы с братьями обязательно поделился — если бы было что делить. Дом на Барбадосе никто пока покупать не желает, а проценты с переизданий отцовских книг поступают в основном на счета его многочисленных жен. Короче говоря, у отца под конец жизни почти ничего не осталось. Но братья могут подумать, что я, будучи единственным наследником, кое-что от них утаиваю. Это-то меня более всего и гложет.

— Феба говорила при мне о двух рисунках Пикассо, которые куда-то пропали, — сказала Одетта, засовывая чуть ли не по локоть замерзшие руки в глубокие карманы спортивных брюк.

— Да, у отца были рисунки Пикассо, — кивнул Джимми. — В молодости он был с ним знаком и, как ни странно, находился у Пикассо в большом фаворе. Папаша до такой степени ему нравился, что великий художник подарил ему два своих рисунка. Сейчас они стоят чертову уйму денег.

— Но они исчезли… Феба полагает, что их присвоила одна из жен вашего отца.

— Они в Англии, — со значением в голосе произнес Джимми.

— Значит, это ты взял рисунки, — с округлившимися от удивления глазами прошептала Одетта, — и контрабандой провез в Англию? Стало быть, они у тебя?

— Если бы они были у меня, — вздохнул Джимми, — я отдал бы один из них Мунго, а другой — Феликсу. Думаю, после этого на душе у меня основательно бы полегчало…

— Так у кого же они в таком случае? — спросила Одетта.

— У Калума, — нехотя признался Джимми. — Он обещал их продать, а деньги вернуть мне в рассрочку. Но я до сих пор ничего от него не получил, и неизвестно, получу ли…

— Как же ты мог доверить этому человеку единственное достояние своей семьи? — пробормотала Одетта.

— Ему была нужна моя помощь, — сказал Джимми, пожимая плечами. — Вот я и поддался на его уговоры. Ты ведь далеко не все знаешь о наших с Калумом отношениях. Как, впрочем, и я — о ваших. Сдается мне, у вас с ним есть какой-то секрет.