Мощь нашей великолепной расы и её чувственность, цепляющаяся, как зубчатое колесо, сочная и покрытая присосками, как спрут! В этих голубых колёсах заключены все эмоциональные силы близких, друзей, родных, сыновей, матерей, любимых и младенцев, которые, будучи стянуты узами прошлых страданий и радостей, защищают бойцов. Я уже восхищался великолепным качеством мужчин, выделяющим бригаду Казале, сильных, ловких, быстрых, мускулистых мужчин, с хорошими зубами и волосами. Я считаю их лучшими в избранной расе, то есть самыми любящими, самыми любимыми, долгожданными, интуитивными. Друзья солнца и моря, они умеют действовать наверняка, не раздумывая, почти всех их сегодня окутывает голубой ореол, защищающий их; они побеждают, они победят, они уже победили, они в этом уверены.

Действительно, по мере того, как растёт дерзость солнца, выметающего вон своими длинными гибкими стальными и золотыми мётлами ужасные клубы дыма, тумана, грохота, шума, я замечаю, что посреди солдат с голубыми ореолами есть несколько убитых, много раненых, но эти сияющие и уверенные в будущем остались невредимыми.

Три часа спустя я возвращаюсь в подразделение. Починка повреждённых телефонных линий. Линейные монтёры бегут по улице. Один несёт телефонный аппарат, другой – бухты проволоки. Я встречаю быстрых ординарцев на велосипедах, то и дело огибающих широкие воронки, оставшиеся от взрывов. Огонь австрийцев становится всё слабее. Долетают последние отчаянные снаряды. В артиллерийском отделении узнаю первые новости, голоса звучат фальшиво, правдиво, неопределённо. Много раненых, несколько убитых. Наши мулы погибли. Наши пехотинцы контратакуют вместе с англичанами в Чезуне, чтобы вернуть обратно 300 ярдов. Наш пустой барак охвачен огнём. Австрийская бомбардировка теперь усиливается в Кампьелло. Австрийцы захватили вершину Экерле у англичан. Много снарядов упало на Пьовене и Скио . Австрийское наступление разворачивается от Валь Д'Астико до моря; наша линия колеблется, но держится крепко. В воздухе пахнет победой.

В 10 часов бомбардировка, начавшаяся в полтретьего ночи, полностью прекращается. Валь Сил0 вновь обретает свою альпийскую душу, до краёв наполненную тишиной, наивную, нежную, тоскующую. Однако вскоре наполняется совершенно неожиданным гулом. Это вчерашний оркестровый кортеж, марширующий, с ожесточением гремя литаврами, издавая резкие жестяные неприличные звуки. К ним присоединяются две гитары и кларнет. Дирижёр безумствует, неистово жестикулируя; кажется, что он шутовски управляет душой Родины, всё ещё взволнованной страшным финалом, в котором толпы австрийцев будут убиты и поглощены пузатыми и жадными пушками.

Я засыпаю в бараке обессиленный, удовлетворённый. Свинцовый сон.

В полдень меня разбудили два наших орудийных залпа, в то время как мне казалось, что это Гьяндуссо стучит в мою дверь. Сквозь сон я кричу «Войди и те!» Я принял канонаду за безобидный стук в дверь, настолько глубок был мой сон.

Три дня спустя автомобиль, в котором был генерал Монези, останавливается перед бараками нашего отделения. Он входит, весёлый. Отличные новости. С уверенностью победоносного генерала, сообщив мне, что он был на футуристическом вечере в Брешии, рассказывает о провалившемся плане австрийцев, которые надеялись прорваться, разгромив все наши укрепления (Форт Корбин, Чима Арде, Чезуна), достигнув Ченджо, а затем в обход выйти к Пао. Наши утраченные позиции в Тонале отвоёваны. Азиаго, Граппа держатся. Мы потеряли часть Монтелло, где стоят главные силы австрийцев, которые удаётся сдерживать.

Генерал Монези уходит под проливным дождём, в то время как плотный туман расходится, разорванный в клочья ветром, поднимающим с Валь Д'Астико неиссякаемый облачный котёл.