Капитан Леонов, стоя на мостике, оценил обстановку и отдал приказ:

— Огонь!

Рычаг был нажат, из труб в носу гондолы со свистом вырвались торпеды и полетели в завывающую казачью орду. Торпеды производили пронзительный звук, как будто своими короткими крыльями рассекали воздух. Потом раздался низкий звук, когда они ударили в ряды казаков. Но хотя первый залп имел довольно смертоносные последствия, он ни в малейшем не затормозил яростной атаки.

Затем, когда всадники уже проскакали под нами, мы сбросили наши бомбы и тотчас поднялись вверх, чтобы затем снова спуститься и произвести второй залп торпед. Умелые руки штурмана повернули штурвал, и при быстром повороте корабль закряхтел. Никогда прежде я не летал на судне таких безупречных характеристик, и когда мы вершили свое кровавое дело, я молился о том, чтобы мне когда-нибудь предоставилась возможность получить настоящий пост на корабле такой маневренности. Когда мы снова снизились, казаки разделились, и поначалу это выглядело так, будто они были охвачены паникой. Затем мне стало ясно, что это тактический прием. Они стремились выйти из прямой линии огня, продемонстрировав при этом высший класс кавалерийской дисциплины. Теперь я начал понимать, что имел в виду Пильняк. Пораженный подобной ловкостью и мужеством, я чувствовал себя в той роли, которую вынужден был играть, ещё отвратительнее.

Согласно приказу, полученному от флагмана по рации, мы сбросили остаток наших бомб и быстро поднялись вверх. Теперь мы получили полный обзор последствий своего нападения. Повсюду лежали мертвые и умирающие люди и кони. Земля была разрыта кратерами и усеяна красным месивом и разбитыми костями. Меня едва не стошнило.

У Пильняка слезы стояли в глазах.

— Этот «Старец», этот чокнутый расстрига Джугашвили! Он ответит за это! Никакой он не социалист. Он безумный нигилист, который играет жизнями бедных парней.

Слишком часто мы переносим свою вину на первого же подвернувшегося подонка. Однако должен признаться, что в отношении так называемого Стального Царя я был полностью согласен с Пильняком.

Но я желал себе, и уже не в первый раз, чтобы воздушные корабли никогда не были изобретены. Убойная сила этого оружия была пугающей.

Капитан Леонов стоял на мостике, бледный и молчаливый. Он отдал приказ по-русски, тихо и кратко. С кем бы из моих товарищей я ни встретился взглядом, постоянно складывалось впечатление, что во всех нас бродили одни и те же мысли. Случившееся может стать началом гражданской войны. А нет войны более страшной, чем гражданская; нет ничего, где была бы очевиднее бессмыслица убийства одними людьми других людей, своих братьев. По какой-то причине (или вовсе без всяких причин) я был избран судьбой вновь и вновь переживать отвратительные примеры безумных войн (а все войны кажутся мне безумными) и выслушивать от чрезвычайно разумных людей нелепейшие объяснения касательно необходимости массовых убийств. Я давным-давно устал от войн, Муркок. Если Вам я кажусь более миролюбивым и склонным к компромиссам, чем Вашему деду, так это потому, что я наконец понял, что не отдельные личности ответственны за войны — все мы как единое целое отвечаем за грехи человеческой жизни. И когда я это постиг, то научился вместе с тем известной терпимости по отношению к себе и другим, чем прежде никогда не обладал.

Нам не удалось остановить атаку казаков, хотя натиск её ослаб. Когда мы вернулись к аэропарку, я узнал вторую часть нашего плана. В предместьях огромные транспорты высадили свой «груз».

Множество солдат выпрыгнули из большой гондолы на тонких крыльях.

Десантники опускались на землю, направляя свой полет шелковыми парусами.