Зелиха лежала неподвижно и даже не мигала.

– Люди на улице, должно быть, подумали, что мы вас тут убиваем… Странно, как это к нам полиция не нагрянула.

Да потому, что это стамбульская полиция, а не брутальные копы из американских фильмов, подумала Зелиха и наконец позволила себе моргнуть. Она так и не поняла, чем достала секретаршу, но уж точно не стремилась злить ее еще больше, и поэтому сказала в свое оправдание первое, что пришло в голову:

– А может быть, я кричала, потому что мне было больно?

Но это, казалось бы, неопровержимое оправдание было разбито в пух и прах.

– Не могло вам быть больно. Это никак невозможно, ведь доктор… доктор не смог провести операцию. Мы вас пальцем не тронули.

– Что вы хотите сказать? То есть? – Зелиха запнулась не столько в ожидании ответа, сколько пытаясь осознать смысл своего же вопроса. – Вы хотите сказать, что вы не…

– Нет, мы ничего не сделали. – Секретарша вздохнула и схватилась за голову, словно чувствовала приближение мигрени. – Вы кричали как резаная. Доктор к вам и подступиться не мог. Вы ведь не отключились, дорогая, ничего подобного. Сначала вы принялись нести всякий бред, а потом стали визжать и материться. Я пятнадцать лет работаю, но ничего подобного не видела. Наверное, на вас морфий в два раза позже подействовал.

Зелиха подумала, что секретарша немного перебарщивает, но спорить не стала. За два часа, проведенные у гинеколога, она поняла, что пациенты тут разговаривают только тогда, когда их о чем то спрашивают.

– А когда вы наконец отключились, нам все равно не верилось, что вы снова не завизжите, поэтому доктор предложил подождать, пока вы не придете в себя. «Если будет настаивать на аборте – потом сделаем», – так он сказал. Поэтому мы вас перенесли сюда и положили спать. А уж поспали вы на славу…

– То есть вы не сделали… – Сейчас Зелиха не могла произнести это слово, еще недавно столь смело сказанное при посторонних. Она положила руку на живот и посмотрела на секретаршу, словно моля об утешении, на которое та была способна меньше чем кто либо.

– То есть она все еще там?

– Ну, вы не знаете, он это или она, – заметила между прочим секретарша.

Но Зелиха знала, просто знала.

Несмотря на сгущавшиеся сумерки, казалось, только рассветало. Дождь перестал, а жить стало хорошо и почти легко. К пробкам на улицах прибавилась еще и слякоть, но после дождя пахло такой свежестью, что во всем городе повеяло чем то волшебным. Там и сям дети топали по лужам, c наслаждением предаваясь этому маленькому греху. Если и было время грешить, то именно сейчас, в эту краткую минуту. В такие мгновения Аллах кажется не только всевидящим, но и заботливым. В такие мгновения Он словно становится ближе.

Зелихе подумалось, что еще немного – и Стамбул превратится в счастливый город, романтический и живописный вроде Парижа. В Париже она, впрочем, никогда не бывала. Мимо пролетела чайка и прокричала какое то тайное, но почти понятное ей послание. Секунд на тридцать Зелиха решила, что стоит на пороге совсем новой жизни.

– Почему же Ты не дал этого сделать? – прошептала она к собственному удивлению, но тотчас устыдилась сорвавшихся благочестивых слов и принялась в ужасе просить прощения у себя, безбожницы.

Прости, прости, прости.

На небе появилась радуга, а Зелиха ковыляла весь дальний путь до дома, прижимая к себе чайный сервиз и сломанный каблук, а на душе у нее было так хорошо, как давно не было.

Вот так в первую пятницу июля около восьми вечера Зелиха пришла домой, в несколько обветшалый особняк с высокими потолками, построенный еще в османские времена и очень странно смотревшийся между теснившими его высокими многоквартирными домами.