— Ни хрена! Да за десять миллионов все заборы в области покрасить и отремонтировать можно.

— Краска, наверное, особенная, откуда-нибудь из Австралии завезенная.

— Прикарманили бабки, — проговорил со злостью Ковров, всю жизнь горбатившийся на тяжелом производстве и сейчас получавший копеечную пенсию, — а аппетиты у наших чиновников, как у акул. Сволочи! И кого же вы, ребятки, защищать собираетесь?

— Ну, уж точно не чиновников, Алексей Сергеевич, а таких, как вы и Валентина Григорьевна.

— Эх, помню, в каком почете раньше офицеры были. Сам хотел в военное училище поступать. Куда там! У нас в каждом не менее десяти человек на место было. А вот и наш канал. Кажется, что-то случилось, мост показывают, пролом, ух ты, внизу перевернутая машина, сделаем погромче.

Кухню заполнил голос диктора:

«…таким образом, водитель, скорее всего, зацепив обочину, не справился с управлением машины, и она, пробив отбойник моста, рухнула на бетонные волнорезы. Повторяю, сегодня в 17 часов 40 минут на двадцать втором километре восточного шоссе произошла автомобильная катастрофа. С моста на волнорезы реки Оки рухнул «Мерседес», государственный номер… принадлежавший известному в городе предпринимателю и меценату Ухватову Максиму Юрьевичу. Сам Ухватов, его дочь Алина Максимовна и водитель Ивашов Иван Георгиевич погибли на месте. Супруга Ухватова умерла по пути в больницу. Сейчас мы передадим слово представителю ГИБДД…»

— Этого не может быть, — проговорил побледневший Середин и вдруг закричал не своим голосом: — Нет!!

— Что это с ним? — ахнула Валентина Григорьевна.

Шрамко сорвался с места, присел рядом с другом, сжал его в своих руках:

— Не надо, Рома. Успокойся.

— Отвали!

— И не надейся. Успокойся, сказал, мужик ты или нет?!

— Но ты же слышал, Алина погибла!

— Слышал, друг, я все слышал. Но разве ты можешь что-то изменить?

— Кто-нибудь может мне объяснить, что происходит с Романом? — выключив телевизор, спросил Ковров.

— Объясню, — кивнул Дмитрий. — В автокатастрофе погибла девушка, которую Рома любит, вернее, уже любил, и она его любила, они пожениться собирались.

— Это дочь Ухватова, что ли?

— Да.

— Черт, надо же так! Ром! Ты успокойся, а? Слезами, как говорится, горю не поможешь.

— А их, Алексей Сергеевич, слез-то и нет, как, впрочем, уже ничего нет. И никогда не будет.

— Ну, парень, какие твои годы…

— Не говорите так, — перебил его Рома и тут же спросил: — У вас водка есть?

Алексей Сергеевич посмотрел на Шрамко, но тот только молча пожал плечами.

— А хуже не будет, Ром? Как бы вразнос не пошел.

— Хуже, Алексей Сергеевич, мне уже не будет. Вразнос не пойду, обещаю, мне боль бы немного ослабить. Не могу, стальными клещами рвет сердце. Очень вас прошу!

— Ну, ладно.

Ковров достал из холодильника початую бутылку водки. Хотел налить стакан, но Роман взял бутылку в руки, выпил граммов триста, что в ней оставались, и даже не поморщился.

— А закурить есть?

— Ты ж не куришь.

— Уже курю.

— На, мне не жалко.

Роман прикурил сигарету, закашлялся, потушил ее в пепельнице.

— Не могу.

— Как теперь в училище идти, Рома? Как отметить увольнительную у дежурного?

— Как-нибудь. Пойдем, не могу я здесь.

— Вы уж извините нас, — сказал Шрамко, поднимаясь.