— Ладно. Наверное, это удел всех восточных женщин, — Тика заставила себя выдохнуть и переключить мысли в более лёгкий поток. — Говори, что придумал. Я уже поняла, что нужна тебе только как крыша для твоих решений. А на мои даже не рассчитываешь.

— Не бойтесь, я адекватный. — Сын Виктора придвинулся поближе и разом подвесил перед носом чуть ли не десяток голограмм. — Вашу голову со счетов никто не сбрасывает, просто мне кажется, что в вашем нынешнем состоянии реагировать точно и быстро нам лучше сообща.

— Моя ж ты деликатность. Рассказывай давай, ходячая интрига. — Затем она тихо добавила в сторону, — что сказать, когда нечего говорить.

— Я всё слышу! — Рыжий ещё чуток поколдовал над виртуальным дисплеем. — Это китайцы. Это сегменты. Это наши японские предатели, то есть ваши...

* * *

Домой с Ченем в багажнике я попадаю с твёрдым намерением добиться от взрослых беспрекословного послушания. Если поразмыслить, это путь наименьшего сопротивления (и самого эффективного управления процессами на ближайшие сутки).

Авантюра, но в итоге получается: на Тику логические аргументы влияют во всех ситуациях (женские слезы не в счет, мыслит она всегда точно), а последний эпизод с вирусом убеждает нас обоих окончательно, что японка ситуацию не контролирует.

Какое-то время после эмоциональной части болтаем по инерции наедине, она и дальше сморкается в оторванную занавеску. А ещё через пятнадцать минут мне приходит вызов, ради которого вся эта чехарда затевалась.

Самый обычный китаец лет пятидесяти на вид без перехода хмуро спрашивает:

— Где Байъинь?

Это Ченя так зовут, подсказывает память.

Тика с невозмутимым и надменным лицом появляется в кадре, опуская ладони мне на плечи:

— Ты сейчас говоришь с моим ребёнком. Прикрути тон.

Она обращается к звонящему по-китайски, но меня снабжает параллельным переводом.

— Где Байъинь?!

Опекунша молча выгружает в подстрочник голограммы сперва глисту, которая вскрывала допуск в концентратор Миру, затем выписку из протокола фиксации искусственного интеллекта:

— Твой парень сядет. Тебе бы сейчас спросить не где он, а на какую из лун твой Байъинь отправится на пожизненное. Веришь, что у Хамасаки хватит возможностей отстоять приговор по максимуму?

Китаец неуловимо меняется в лице и из злого становится угрюмым:

— Если бы вы дали делу официальный ход, мне бы пришло уведомление из единого реестра. Уголовное производство не регистрировалось. Чего ты хочешь?

— Твой мудак пытался три раза убить мою дочь. Наверняка это делалось не без участия вас, взрослых. Отгадай сам, чего я могу сейчас хотеть?

— Никто не собирался убивать твоего ребёнка три раза! Этот документ, — кажется, он по контексту имеет ввиду фиксацию инцидента искином, — описывает вообще только один эпизод! Первые два вы не докажете!

— Окей, — легко соглашается Тика.

Поймать китайца на психе получилось гораздо легче, чем я старательно планировал.

"22 сек. разговора", — пишу опекунше в чат. — "Можно сворачиваться".

Вопросы, по большому счёту, были по самому первому эпизоду: кто. Я в своём новом положении поставил себе сверхзадачу: быстро и квалифицированно установить виновного.

Именно понять для себя, чтобы трезво отдавать отчёт, что вообще происходит в обществе.

Тика, кстати, вопреки логике по первому разу думала на Юнь. А это совсем разные китайские кланы.

— Этот разговор не пишется; мои слова — не доказательство, — быстро ориентируется хань.

Осознав промах, звонящий приводит мимику в порядок благодаря нейрокоррекции и отмораживается, типа спасая лицо.