— Да, — кротко ответил мой собеседник, — уж если она не заботилась о себе да о своих братишках и сестренках, так подумала бы про малышей Бизли.

 — Про малышей Бизли? — недоуменно повторил я.

 — Ну да. Которые поменьше, с Миранду, они не Джонсона, а Бизли.

 — А кто такой Бизли? Почему его малыши оказались тут?

 — Бизли работал на лесопилке, только он помер, а она исхитрилась, уговорила отца: дай, мол, возьмем сирот к себе.

 — То есть как? Мало своих дел, она еще и о чужих детях заботится?

 — Ну да. И еще учит их.

 — Учит?

 — Ну да, читать учит, и писать, и считать. Один наш лесоруб ее на этом деле поймал, когда она вела счет бревнам.

 Мы оба замолчали.

 — Вы, верно, хорошо знакомы с Джонсоном? — спросил я наконец.

 — Да не то чтобы очень.

 — Но вы сюда наведываетесь не только тогда, когда надо ей помочь?

 — В доме-то я первый раз.

 При этих словах он медленно огляделся по сторонам, поднял глаза к стропилам и несколько раз вздохнул полной грудью, словно упиваясь ароматом чьего-то незримого присутствия. Он так явно блаженствовал, так смиренно, молчаливо наслаждался, очутившись наконец в этом святилище, что помешать ему было бы кощунством. Смутно почувствовав это, я умолк и уставился на огонь, догорающий в очаге. Вскоре гость мой поднялся и стиснул мою руку.

 — Мне, пожалуй, пора.

 Он еще раз глубоко вздохнул (но на сей раз украдкой, словно чувствуя, что я за ним наблюдаю), боком выбрался за дверь и тут словно вдруг распрямился во весь свой исполинский рост и слился с темнотой. Я закрыл дверь, лег и уснул крепким сном.

 Я спал так крепко, что когда проснулся, дверь была уже раскрыта настежь и солнце ярким светом заливало мою постель. Рядом на столе меня ждал завтрак. Я оделся, поел и, не понимая, почему так тихо вокруг, подошел к двери и выглянул наружу. В нескольких шагах от хижины стоял Дольф и за конец лассо держал Чу-Чу.

 — Где Кэролайн? — спросил я.

 — Вон там, — сказал он, махнув рукой в сторону леса. — Бревна считает.

 — Она ничего не говорила?

 — Сказала, чтоб я привел вам вашу скотину.

 — А еще что?

 — А еще велела вам уезжать.

 И я уехал, но сперва нацарапал на листке из записной книжки несколько слов благодарности, завернул в него мой последний испанский доллар, написал сверху: «Для мисс Джонсон» — и оставил на столе.

 Прошло больше года, и однажды в баре гостиницы «Марипоза» кто-то тронул меня за плечо. Я поднял глаза.

 Это был Джонсон. Он вытащил из кармана испанский доллар.

 — Так я и думал, что когда-нибудь где-нибудь да повстречаюсь с вами, — сказал он весело. — Моя старуха велела отдать вам это и сказать, что у нее не постоялый двор. А письмо ваше оставила у себя и по нему учила детишек грамоте.

 Наконец-то я дождался случая воззвать к отцовскому чувству Джонсона: его дочь — прекрасная я стойкая девушка, но все же как он решается оставлять ее одну на произвол судьбы? И я сказал с живостью:

 — Я хотел бы поговорить с вами о мисс Джонсон.

 — Как не хотеть, — ответил он и обидно усмехнулся.