Когда Аллейн вновь оказался у двери, кто-то властно постучал. Аллейн прижался к стене, дверь распахнулась и больно ударила его по плечу. Он услышал быстрые шаги, замершие в глубине комнаты, а затем голос Баради: «Где ты? Ах, ну да, где же еще ты можешь быть! Послушай, нам нужно поговорить».
Судя по всему, Баради находился за зеркалом. Аллейн выскользнул из-за двери и метнулся в коридор. Бесшумно взбегая по лестнице, он услышал, как Баради запер дверь.
На верхней площадке никого не было. Аллейн шагом вернулся в библиотеку, его отсутствие длилось пять с половиной минут.
Он достал записную книжку и сделал беглый набросок комнаты мистера Оберона, с особым тщанием отметив расположение молитвенного колеса на стене. Затем он принялся перебирать в памяти детали обстановки комнаты, стараясь ничего не упустить и все запомнить. Этим он и был занят, когда дверная ручка медленно повернулась.
Аллейн выдернул из ближайшего ряда книг экземпляр основополагающего труда Монтагю Саммерса о колдовстве. Он был явно увлечен чтением, когда в библиотеку вошла женщина.
Аллейн оторвался от книги, поднял глаза и понял, что его попытка сохранить инкогнито потерпела полный провал.
— Кого я вижу? Родерик Аллейн! Какими судьбами? — воскликнула Аннабелла Уэллс.
Глава пятая
Исчезновение Рики
С Аннабеллой Уэллс Аллейн познакомился несколько лет назад на трансатлантическом лайнере. На корабле только о ней и говорили, но кинозвезде, похоже, было в высшей степени наплевать на людскую молву. В течение четырех часов она с нескрываемым интересом, чуть ли не в упор, разглядывала Аллейна, а затем прислала секретаря с приглашением выпить с ней. Сама она то и дело прикладывалась к рюмке и, возможно, как показалось Аллейну, не чуждалась наркотиков. В ее обществе Аллейн чувствовал себя не в своей тарелке и был рад, когда она вдруг перестала обращать на него внимание. С тех пор он изредка встречал ее на судебных процессах, сидящей в зале суда, словно в театре. Актриса, по-видимому, любила побыть в роли зрителя и говорила Аллейну, что страстно интересуется криминалистикой.
На английских подмостках впечатление от блестящей игры Аннабеллы Уэллс несколько подпортили слухи о ее буйных эксцентричных выходках, но в Париже, особенно на площадках киностудий, она по-прежнему считалась одной из самых великих. Она сохранила красоту, хотя и в несколько помятом виде, а также индивидуальность, которую нельзя было сбросить со счетов, даже если бы все ее прелести окончательно увяли. Перед Аллейном предстала яркая и все еще обворожительная женщина.
Аннабелла протянула ему руку и одарила фирменной «улыбкой мятущейся души».
— Мне сказали, что вы — охотник за крупной дичью, — произнесла она, — и тем разожгли мое любопытство.
— Рад, что они пришли к такому выводу.
— Вывод по-своему правильный, не так ли? Вы и сейчас идете по следу какого-нибудь мастодонта преступного мира?
— Я здесь в отпуске с женой и ребенком.
— Ах да! Красавица, рисующая знаменитые картины. Баради с Глендом сказали мне, что она красива. А почему вы сердитесь?
— Разве?
— У вас такой вид, словно разговоры о жене вас раздражают, но вы не хотите этого показать.
— Странно…
— Баради действительно немного несдержан… Что есть, то есть. Вы видели Оберона?
— Мельком.
— Что вы думаете о нем?
— Разве вы не у него гостите?
— Нет, вы просто невероятны, — воскликнула Аннабелла. — Гораздо более запредельны, чем Оберон.
— Меня заинтересовала его философия.
— Мне так и сказали. |