Я наблюдал за воплями отца и слушал плач здоровенного подростка. Смотрел на того самого задиру и хулигана, которого я пытался направить на путь истинный всего несколько часов назад. И теперь я видел перед собой лишь сломленного мальчишку, который жил в страхе каждую минуту жизни в собственном доме. Если бы у меня было такое детство, не озлобился бы я на мир? Не старался бы выплеснуть на остальных свою злобу? Черт, да конечно оскотинился бы.

Дети редко вырастают подонками, если в семье все хорошо. А здесь даже близко не было «хорошо».

Разговаривать с отцом бесполезно. В его глазах светилась такая ярость, что любые слова о его сыне сделают только хуже.

Я спустился с крыши и пошагал прочь. Зрелище мне опротивело до глубины души. За каких-то полчаса я узнал об этой семье гораздо больше, чем хотел.

Вопли стихали медленно. «Папа, не надо!» преследовало меня еще пару минут.

Домой я возвращался без настроения, опустив голову.

Асура всегда был для Китта врагом. Хулиган, задиристый придурок, который считал себя королём среди шпанья. Китт ненавидел его всем сердцем. А теперь я не знал, что и думать.

Я видел его страх. Видел его слёзы. Видел, как он сжимался под взглядом собственного отца, как будто тот собирался раздавить его одним движением руки.

— Ладно… — сказал я вслух самому себе. — Можно поступить иначе…

В моей голове уже начинал вырисовываться примерный план решения проблемы. Пожалуй, сейчас домой — пообедаю, помашу шестом и поразмышляю над этим делом.

* * *

Я стоял у калитки, лениво делая заминку после дневной тренировки, когда ко мне подошел очередной любопытный. Мужичок крепкий, с виду простой, но уж больно чисто одет для наших трущоб: рубаха без заплат, пояс кожаный, сапоги натертые до блеска. Глаза цепкие, прищуренные, будто каждое слово взвешивает.

— Ты, значит, Китт?

— Ага, — киваю. Он не первый: сегодня этих ребят как прорвало.

— Расскажи, как это у тебя получилось ребятенка из пожара вытащить? — спросил он равнодушно, будто из вежливости поинтересовался.

Я нарочито медленно выдохнул, поправил рукав рубахи и с самым простодушным видом начал пересказывать историю. Ну как пересказывать… Накидывать краски.

— Да что там рассказывать-то? — начал я, но тут же сам себя перебил. — Хотя ладно, слушайте. Значит, мчусь я на пожар. Вижу — дом уже полыхает вовсю, дым столбом! Народ вокруг суетится, а дед один у самого крыльца стоит, не уходит. Я ему: «Отец, тебе тут не место, уходи подальше!» А он мне в ответ — язвит! Представляешь? «Ты, мол, мне не сын!». Ну вредный старик, что скажешь.

Собеседник молчит, только кивком подбадривает меня продолжать. Я тем временем развожу руками для пущей убедительности, будто прямо сейчас снова стою перед тем самым горящим домом.

— Значит, думаю: ладно, дед сам за себя в ответе. А тут — крики! И в толпе, и в доме кто-то кричит! А я-то что? Боюсь заходить в дом — ну кто ж не боится? Там же огонь кругом, треск этот… Но потом как-то собрался с духом. Захожу внутрь, бегаю-бегаю по дому, дым глаза ест. В общем, нашел ребенка! А как вынести его — так это отдельная история. Пара минут — а мне показалось, что целая вечность прошла, сейчас расскажу…

Мужик у калитки терпеливо слушает. Не перебивает. Лицо у него каменное, но взгляд внимательный — явно каждую деталь впитывает. Я тем временем в ярких красках расписываю, как выносил, о чем думал и заканчиваю рассказ:

— Вот, стал быть, и вынес из огня его! — заключаю с напускной важностью.