— Странная держава Россия, странная, Петр Иваныч, — поеживаясь от каких-то недобрых предчувствий, сказал Шубников.

Купец заметил движение плеч будущего старшего приказчика, расценил это как проявление робости, степенно погладил бороду:

— Не извольте беспокоиться, Северьян Архипыч. Мой товар у варнаков не в почете. Чтобы его сбыть, надо трижды постараться, а им недосуг. Да и сам я известен тут каждому разбойнику семьдесят семь раз.

— А почему не более и не менее, а семьдесят семь раз? — спросил Шубников, приметив в раннем вечернем сумраке далекий-предалекий огонек, настороженно мерцавший в степной дали.

— А потому, Северьян Архипыч, что еду по этим местам туда-сюда семьдесят седьмой раз.

— И все по торговым нуждам в столице? — осведомился Шубников.

— Многократно, но не только езживал в столицу, случались дела и ближе — в Омске или Перьми. А особенно приходилось часто бывать в Ирбите. Знатные ярмарки бывали там.

— Петра Иваныч, верховые нагоняют нас, — вдруг оборачиваясь на облучке сухопарым телом, сказал ямщик.

Макушин изогнулся, вытянул шею, сдвинул широкополую шляпу, всматривался в даль дороги:

— Не вижу никого, Прохор.

— А я слышу, Петра Иваныч, топот копыт, — подставляя ухо под порывы легкого ветерка, проговорил ямщик.

Насторожился и Шубников. Напряженно вскинул голову, осматривал степное раздолье, изрезанное увалами, похожими на морские волны.

— А я не вижу, — сказал он, но тут же добавил: — А слышать — слышу.

— Ну, бог с ними, с верховыми. На то он и тракт, чтобы по нему денно и нощно пешие и верховые сновали. Нам сие не касаемо, — успокоил себя и ямщика и Шубникова Макушин. — Погоняй-ка коней повеселее, Прохор!

Ямщик пронзительно засвистел, вскинул ременный бич, задергал волосяными вожжами:

— Но-но, соколики!

Тележка загремела ослабевшими гайками, заскрипели рессоры, из-под копыт коней полетели куски слежавшейся земли, пропитанной дневным обильным дождем.

И тут сквозь все дорожные звуки послышался откуда-то слева, со стороны той части тележки, на которой сидел Шубников, четкий, повелительный голос:

— Эй, господин Макушин! Немедля придержи коней! Придержи!

— Кто это там меня окликает?! Останови, Прохор, — велел Макушин.

Кони не успели еще встать окончательно, как тележку окружили семь верховых полицейских.

Макушин соскочил с тележки и тут же сел обратно, опасаясь быть опрокинутым наземь грудью оседланного жеребца, из ноздрей которого летели брызги пены.

— О, Василий Васильевич, что за надобность нагонять меня?! — воскликнул Макушин, подбирая ноги в бизоновых сапогах под тележку.

В седле, на вороном жеребце, сидел давний знакомец Макушина, каинский уездный исправник, штабс-капитан Шароглазов.

— Извиняй, Петр Иваныч. Как говорится, дружба дружбой, а служба службой. Только ты изволил со своим обозом покинуть постоялый двор, вдогонку депеша из Омска с неукоснительным предписанием: по повелению московского полицмейстера произвести тщательный досмотр твоих товаров, в целях выявления недозволенных предметов, относящихся к религиозным культам старообрядчества. — Исправник выскочил из седла, кинув поводья от узды вывернувшемуся из-за подводы младшему чину.

— Что? Что? Василь Васильевич, то ли слышу?! — Макушин опустился с телеги прямо в лужицу, не успевшую после дождя испариться.