Когда Вера вернулась, он сидел в той же позе.

— Папа, — окликнула его Вера, — иди кушать.

— И что ты здесь увидела?

— Что темнее всего перед рассветом. А ты?

Отец молча встал и пошел в ванную. Вера ждала, пока он помоет руки, вытрет их полотенцем — тщательно, каждый палец отдельно.

— А Сеня? — наконец спросил он.

— Его поразила эта картина, но он не смог объяснить почему, вот я и пытаюсь понять.

— Тебе трудно будет понять его мысли, — покачал головой отец. — У Арсения задатки настоящего художника — он мыслит визуально.

— Но он же не учился этому, ему никто не объяснял. Почему мы с Катей не можем так видеть, а он может?

— Катя просто не хочет утруждать себя. Если она чего-то не понимает, то категорически отвергает. Ты же сначала включаешь разум, а потом доверяешь своей интуиции. И тогда у тебя все получается. А Сеня… Может, в прошлой жизни он уже был художником и сейчас лишь вспоминает то, что когда-то умел.

— Скажешь тоже!

— А что? Идея переселения душ стара как мир. Еще Цицерон писал о том, что дети схватывают любую информацию очень быстро, как будто слышат не в первый раз, а вспоминают из своего прошлого. И эта лишняя двадцать первая хромосома — кто знает, не является ли она маяком для душ, наделенных особыми качествами, чтобы не пролетели мимо, вселились именно в предназначенное для них тело?

— Ты серьезно?

— Иди спать, поздно уже, а книгу оставь мне — я посмотрю. Значит, говоришь, темнее всего перед рассветом?

Через несколько месяцев отца не стало. Наверное, он не поверил словам дочери, не дождался своего рассвета.

* * *

Вера поймала себя на том, что стоит у стола и машинально водит пальцем по скатерти.

— О чем вы задумались? — спросил Олег.

— О Малевиче, — честно ответила она.

— Ну да, конечно, — понимающе кивнул он и улыбнулся. — Спасибо за ужин.

Вера смутилась.

— Только я один есть не буду, садитесь. — Это звучало не как приглашение, а, скорее, как приказ. Ничего не оставалось, как подчиниться. Она положила на тарелку котлету, немного салата и села за стол напротив Олега.

Он ел молча и сосредоточенно, словно выполнял важную работу. Вера чувствовала, что Олег хочет что-то сказать, но никак не соберется с мыслями.

— Послушайте, — наконец предложил он, — а давайте выпьем?

— Давайте.

— Коньяк, виски, водка?

— Коньяк, — обреченно тряхнула головой Вера, никогда не пившая ничего крепче сухого вина.

Олег встал, достал из недр белоснежного шкафа два пузатых бокала и бутылку, плеснул золотистой жидкости. Подняв бокал, кивнул Вере и молча выпил. Увидев недоуменный взгляд гостьи, снова налил себе коньяка.

— Извините, привык дома пить один. Ну, за знакомство, — он коснулся краем своего бокала Вериного.

— За знакомство, — повторила она и сделала маленький глоток.

Впечатление было такое, будто она глотнула раскаленного металла. Из глаз потекли слезы, обожженное горло запершило.

— Что случилось? — Олег испуганно поглядел на нее.

Вера помотала головой, мол, все нормально, говорить она не могла. Олег налил воды, она сделала несколько судорожных глотков, прислушиваясь к бушевавшему внутри огню. Горло еще саднило, но общее состояние уже не было таким неприятным, даже наоборот. По всему телу разлилось тепло, прогнавшее неуютную зябкость, которая не оставляла ее с тех пор, как они вышли из машины.