|
«Василий Буслаев» явно новогородская поэма – в этом не может быть ни малейшего сомнения; но сличите эту поэму со всем циклом богатырских сказок времен Владимира, – и увидите, что как та, так и другие как будто сочинены одним и тем же лицом. Это показывает, что они все действительно сложены в Новегороде, – и богатырские сказки о Владимире Красном солнышке были не чем иным, как воспоминанием новогородца о своей прежней родине. Изменившись и выродившись, из земледельца или ратника Южной Руси, став новогородским купчиною, новогородец воскресил смутные предания о первобытной родине по идеалу современного ему быта своей новой и настоящей отчизны. И потому из предания он взял одни имена и некоторые смутные образы, – и Владимир Красно солнышко является у него таким же смутным воспоминанием, как и Дунай сын Иванович, берега которого тоже были некогда его отчизною. Но Дунай и остался в его песнях мифическим воспоминанием; а Владимир великий князь киевский стольный превратился в поэмах новогородца в какого-то купчину, гостя богатого, и по речам, и по манерам, и по складу ума. Оттого же и княгиня Апраксеевна, равно как и все героини киршевых поэм, так похожи на купчих: их иначе и нельзя представить, как в жемчугах, с повязанными головами, разбеленных, нарумяненных, с черными зубами и с чарами зелена вина в руках; они по двору идут – будто уточки плывут, а по горенке идут – частенько ступают, а на лавицу садятся – коленцо жмут, – а и ручки беленьки, пальчики тоненьки, дюжина из перстов не вышли все…
Но не по одному этому влиянию на Русь замечателен Новгород: он и сам по себе есть интересное явление с своим меньшим братом, Псковом. Это какой-то неразвившийся, но большой зародыш чего-то, какая-то неудавшаяся, но размашистая попытка на что-то. По преобладанию восточного элемента, все славянские народы являли собою одни зачатки жизни, которым не суждено было развиться во что-нибудь действительное и определенное из самих себя, собственною самодеятельностию, не приняв в себя общечеловеческих элементов европейского духа. Повторяем: Новгород был не республикою, как думают некоторые из наших так называемых историков, а скорее карикатурою на республику. Ничем нельзя так хорошо охарактеризовать Новагорода, как его же собственным прозванием, простодушным и бессознательным, но метким и верным: новогородская вольница. Где нет права и закона, нет развившихся из жизни государственных постановлений, там пет и свободы, нет граждан, а есть вольность и вольница, которые, в отношении к личной безопасности и независимости индивидуумов, ничем не лучше азиатского деспотизма, если еще не хуже: известно, что вече великого господина Новгорода часто оканчивалось кровавым самоуправством невежественной черни, а спокойствие города нередко нарушалось самыми бессмысленными мятежами. В Новгороде не было представительности: толпа невежественная и дикая безусловно владычествовала на вече. Но Новгород был богат и знал это; новогородцы были полны отваги и удали и говорили: «Кто против бога и великого Новагорода!» Святая София была его покровительницею, и в ее храме хранилась грамота Ярослава. Новогородцы по-своему любили Новгород и гордились им. Вечевой колокол – символ их политического значения, был для них дорог, и, рыдая, провожали они его в Москву… Новгород не был государством, но в нем были зачатки государственной жизни, – и потому он был явлением неопределенным, странным чем-то и в то же время ничем; это был инфузорий государственной жизни, но не государство. Проблескивало в его жизни что-то и размашистое и грандиозное, но только проблескивало и, мгновенно поразив зрение, тотчас же исчезало, подобно миражам и блуждающим огням…
Такова была историческая действительность Новагорода; такова и его поэзия: никакие летописи, никакие исторические изыскания не могут так верно выразить смутного его существования, как его поэзия. |
